Осип Мандельштам

Я вернулся в мой город, знакомый до слез, До прожилок, до детских припухлых желез.

Листьев сочувственный шорох Угадывать сердцем привык, В тёмных читаю узорах Смиренного сердца язык. Верные,

Люблю морозное дыханье И пара зимнего признанье: Я — это явь, явь — это

Люблю под сводами седыя тишины Молебнов, панихид блужданье И трогательный чин, ему же все

Мастерица виноватых взоров, Маленьких держательница плеч! Усмирен мужской опасный норов, Не звучит утопленница-речь. Ходят

Медлительнее снежный улей, Прозрачнее окна хрусталь, И бирюзовая вуаль Небрежно брошена на стуле. Ткань,

Еще далеко асфоделей Прозрачно-серая весна. Пока еще на самом деле Шуршит песок, кипит волна.

Мне холодно. Прозрачная весна В зеленый пух Петрополь одевает, Но, как медуза, невская волна

Мне Тифлис горбатый снится, Сазандарей стон звенит, На мосту народ толпится, Вся ковровая столица,

Мне жалко, что теперь зима И комаров не слышно в доме Но ты напомнила

«Мороженно!» Солнце. Воздушный бисквит. Прозрачный стакан с ледяною водою. И в мир шоколада с

Он подаёт куда как скупо Свой воробьиный холодок — Немного нам, немного купам, Немного

Мой тихий сон, мой сон ежеминутный — Невидимый, завороженный лес, Где носится какой-то шорох

Может быть, это точка безумия, Может быть, это совесть твоя — Узел жизни, в

Кто знает! Может быть, не хватит мне свечи — И среди бела дня останусь

Мы с тобой на кухне посидим, Сладко пахнет белый керосин; Острый нож да хлеба

Мы живем, под собою не чуя страны, Наши речи за десять шагов не слышны,

На бледно-голубой эмали, Какая мыслима в апреле, Березы ветви поднимали И незаметно вечерели. Узор

На меня нацелилась груша да черемуха — Силою рассыпчатой бьет меня без промаха. Кисти

На откосы, Волга, хлынь, Волга, хлынь, Гром, ударь в тесины новые, Крупный град, по

На розвальнях, уложенных соломой, Едва прикрытые рогожей роковой, От Воробьевых гор до церковки знакомой

На страшной высоте блуждающий огонь! Но разве так звезда мерцает? Прозрачная звезда, блуждающий огонь,-

На влажный камень возведённый, Амур, печальный и нагой, Своей младенческой ногой Переступает, удивлённый Тому,

Не спрашивай: ты знаешь, Что нежность безотчетна И как ты называешь Мой трепет —

Не веря воскресенья чуду, На кладбище гуляли мы. — Ты знаешь, мне земля повсюду

Нереиды мои, нереиды, Вам рыданья — еда и питьё, Дочерям средиземной обиды Состраданье обидно

Невыразимая печаль Открыла два огромных глаза, Цветочная проснулась ваза И выплеснула свой хрусталь. Вся

Нежнее нежного Лицо твоё, Белее белого Твоя рука, От мира целого Ты далека, И

Ни о чем не нужно говорить, Ничему не следует учить, И печальна так и

Ночь. Дорога. Сон первичный Соблазнителен и нов… Что мне снится? Рукавичный Снегом пышущий Тамбов,

Где римский судия судил чужой народ, Стоит базилика,- и, радостный и первый, Как некогда

О, как мы любим лицемерить И забываем без труда То, что мы в детстве

О, красавица Сайма, ты лодку мою колыхала, Колыхала мой челн, челн подвижный, игривый и

О свободе небывалой Сладко думать у свечи. — Ты побудь со мной сначала,— Верность

О временах простых и грубых Копыта конские твердят. И дворники в тяжелых шубах На

Обиженно уходят на холмы, Как Римом недовольные плебеи, Старухи овцы — черные халдеи, Исчадье

Обороняет сон мою донскую сонь, И разворачиваются черепах манёвры — Их быстроходная, взволнованная бронь

Образ твой, мучительный и зыбкий, Я не мог в тумане осязать. «Господи!»- сказал я

Когда б я уголь взял для высшей похвалы — Для радости рисунка непреложной,— Я

Он дирижировал кавказскими горами И машучи ступал на тесных Альп тропы, И, озираючись, пустынными

1 Этот воздух пусть будет свидетелем — Дальнобойное сердце его — И в землянках

Отравлен хлеб, и воздух выпит: Как трудно раны врачевать! Иосиф, проданный в Египет, Не

Паденье — неизменный спутник страха, И самый страх есть чувство пустоты. Кто камни нам

Язык булыжника мне голубя понятней, Здесь камни — голуби, дома — как голубятни, И

Над желтизной правительственных зданий Кружилась долго мутная метель, И правовед опять садится в сани,

Пусть имена цветущих городов Ласкают слух значительностью бренной. Не город Рим живет среди веков,

Пусти меня, отдай меня, Воронеж: Уронишь ты меня иль проворонишь, Ты выронишь меня или

Быть может, я тебе не нужен, Ночь; из пучины мировой, Как раковина без жемчужин,

Рассыпаются горохом Телефонные звонки, Но на кухне слышат плохо Утюги и котелки. И кастрюли

Развеселился, наконец, Изведал духа совершенство, Уверовал в своё блаженство И успокоился, как царь, Почуяв

Где лягушки фонтанов, расквакавшись И разбрызгавшись, больше не спят И, однажды проснувшись, расплакавшись, Во