Осип Мандельштам

Собирались Эллины войною На прелестный Саламин, — Он, отторгнут вражеской рукою, Виден был из

В столице северной томится пыльный тополь, Запутался в листве прозрачный циферблат, И в темной

В пол-оборота, о печаль, На равнодушных поглядела. Спадая с плеч, окаменела Ложноклассическая шаль. Зловещий

Здесь, на твёрдой площадке яхт-клуба, Где высокая мачта и спасательный круг, У южного моря,

Ещё девиц не видно в баре, Лакей невежлив и угрюм; И в крепкой чудится

Американка в двадцать лет Должна добраться до Египта, Забыв «Титаника» совет, Что спит на

Айя-София,- здесь остановиться Судил Господь народам и царям! Ведь купол твой, по слову очевидца,

Бесшумное веретено Отпущено моей рукою. И — мною ли оживлено — Переливается оно Безостановочной

Бессонница. Гомер. Тугие паруса. Я список кораблей прочел до середины: Сей длинный выводок, сей

— Я писать умею: отчего же Говорят, что буквы непохожи, Что не буквы у

Что поют часы-кузнечик. Лихорадка шелестит, И шуршит сухая печка,— Это красный шелк горит. Что

Что ты прячешься, фотограф, Что завесился платком? Вылезай, снимай скорее, Будешь прятаться потом. Только

Чуть мерцает призрачная сцена, Хоры слабые теней, Захлестнула шелком Мельпомена Окна храмины своей. Черным

Когда на площадях и в тишине келейной Мы сходим медленно с ума, Холодного и

Да, я лежу в земле, губами шевеля, Но то, что я скажу, заучит каждый

Дано мне тело — что мне делать с ним, Таким единым и таким моим?

Дайте Тютчеву стрекозу — Догадайтесь почему! Веневитинову — розу. Ну, а перстень — никому.

Тому свидетельство языческий сенат,- Сии дела не умирают» Он раскурил чубук и запахнул халат,

Детский рот жуёт свою мякину, Улыбается, жуя, Словно щёголь, голову закину И щегла увижу

Довольно кукситься! Бумаги в стол засунем! Я нынче славным бесом обуян, Как будто в

Душу от внешних условий Освободить я умею: Пенье — кипение крови Слышу — и

Императорский виссон И моторов колесницы, — В черном омуте столицы Столпник-ангел вознесен. В темной

Есть обитаемая духом Свобода — избранных удел. Орлиным зреньем, дивным слухом Священник римский уцелел.

Еще не умер ты, еще ты не один, Покуда с нищенкой-подругой Ты наслаждаешься величием

Если утро зимнее темно, То холодное твое окно Выглядит, как старое панно: Зеленеет плющ

Есть целомудренные чары — Высокий лад, глубокий мир, Далеко от эфирных лир Мной установленные

Есть ценностей незыблемая ска́ла Над скучными ошибками веков. Неправильно наложена опала На автора возвышенных

Эта ночь непоправима, А у нас ещё светло. У ворот Иерусалима Солнце черное взошло.

Эта область в темноводье — Хляби хлеба, гроз ведро — Не дворянское угодье —

Это есть мадам Мария — Уголь есть почти что торф, Но не каждая Мария

Где связанный и пригвожденный стон? Где Прометей — скалы подспорье и пособье? А коршун

Холодок щекочет темя, И нельзя признаться вдруг, — И меня срезает время, Как скосило

И поныне на Афоне Древо чудное растет, На крутом зеленом склоне Имя божие поет.

Художник нам изобразил Глубокий обморок сирени И красок звучные ступени На холст как струпья

Из омута злого и вязкого Я вырос, тростинкой шурша, И страстно, и томно, и

Из полутёмной залы, вдруг, Ты выскользнула в лёгкой шали — Мы никому не помешали,

Как бык шестикрылый и грозный, Здесь людям является труд И, кровью набухнув венозной, Предзимние

— Как этих покрывал и этого убора Мне пышность тяжела средь моего позора! —

Как кони медленно ступают, Как мало в фонарях огня! Чужие люди, верно, знают, Куда

Как овцы, жалкою толпой Бежали старцы Еврипида. Иду змеиною тропой, И в сердце тёмная

Как светотени мученик Рембрандт, Я глубоко ушел в немеющее время, И резкость моего горящего

Для резиновой калоши Настоящая беда, Если день – сухой, хороший, Если высохла вода. Ей

Я не искал в цветущие мгновенья Твоих, Кассандра, губ, твоих, Кассандра, глаз, Но в

Кинематограф. Три скамейки. Сентиментальная горячка. Аристократка и богачка В сетях соперницы-злодейки. Не удержать любви

Когда городская выходит на стогны луна, И медленно ей озаряется город дремучий, И ночь

Когда мозаик никнут травы И церковь гулкая пуста, Я в темноте, как змей лукавый,

Когда удар с ударами встречается И надо мною роковой, Неутомимый маятник качается И хочет

Когда в далекую Корею Катился русский золотой, Я убегал в оранжерею, Держа ириску за

Когда в тёплой ночи замирает Лихорадочный Форум Москвы И театров широкие зевы Возвращают толпу

В нашем кооперативе Яблоки всего красивей: Что ни яблоко — налив, Очень вкусный чернослив,

Куда как страшно нам с тобой, Товарищ большеротый мой! Ох, как крошится наш табак,