Ольга Седакова
Отец, изъеденный похмельем, стучал стеклом и серебром. Другие пьяницы шумели и пахли мертвым табаком,
Отвернувшись, в широком большом покрывале стоит она. Кажется, тополь рядом с ней. Это кажется.
То в теплом золоте, в широких переплетах, а то в отрепье дорогом ты глаз
Над просохшими крышами и среди луговой худобы в ожиданье неслышимой объявляющей счастье трубы все
Только время доходит сюда − и тогда только жалость свистит над травою. Как давно
Птицы, вылетевшей из ржи, с вечером согласованье. Добрый вечер, милая, свяжи что с чем
Велик рисовальщик, не знающий долга, кроме долга играющей кисти: и кисть его проникает в
1. Дождь – Дождь идет, а говорят, что Бога нет! – говорила старуха из
В час молчания птиц и печали бессловесных растений и рыб различается зыбки качанье и
1 Есть некий дар, не больший из даров; как бы расположение шаров, почти бильярд
Бабушке Ты гулюшки над старой люлькой, где дети нянчили детей, яйцо с наклёванной скорлупкой,
I Полумертвый палач улыбнется – и начнутся большие дела. И скрипя, как всегда, повернется
1 Существованье – смутное стекло. Военный марш или роман Лакло, или трактат о фауне
Никогда, о Господи мой Боже, этот ветер, знающий, как мы, эту вечно чующую кожу
1 Что делает он там, где нет его? Где вечным ливнем льется существо, как
Ни мощный дух, ни изощренный разум, ни сердце, сокрушенное глубоко, ни женственное счастье вдохновенья
Боковые башни, вежи, шпили, каменная темнота. Все труды, которые любили или замышляли на века
Он ходит по комнате и замерзает. Но странно подумать, как зябнет пальто. И стужа
В это зыбкое скопленье, в комариные столпы, в неразборчивое тленье истолченной скорлупы ты идешь,
На востоке души, где-то возле блаженных Аравий, в турмалиновых гнездах, откуда птенцов воровали, и
Вот они, в нишах, бухие, кривые, в разнообразных чирьях, фингалах, гематомах (– ничего, уже
В незапамятных зимах, в неназванных, в их ларцах, полюбивших молчать, как зрачок в роговицах
Я имя твое отложу про запас, про святочный сон в золотой канители: судьба удалась,
Как олень обернулся к нему с человеческой речью, кровь сказала: Прощай! я не знаю,
Триптих из баллады, канцоны и баллады I. Проводы Памяти Михаила Хинского Из тайных слез,
Неужели и мы, как все, как все расстанемся? Знающие кое-что о страсти быстрее конца,
Печаль таинственна, и сила глубока. Семь тысяч лет в какой-нибудь долине она лежала, и
Неужели, Мария, только рамы скрипят, только стекла болят и трепещут? Если это не сад
Черной раковиной с кромкой, черной шалью костяной обернись, душа пророка! Увлажнили флейты око, слух