Давид Самойлов
Я сделал вновь поэзию игрой В своем кругу. Веселой и серьезной Игрой — вязальной
Я вас измучил не разлукой — возвращеньем, Тяжелой страстью и свинцовым мщеньем. Пленен когда-то
Я вышел ночью на Ордынку. Играла скрипка под сурдинку. Откуда скрипка в этот час
Жаль мне тех, кто умирает дома, Счастье тем, кто умирает в поле, Припадая к
Жалость нежная пронзительней любви. Состраданье в ней преобладает. В лад другой душе душа страдает.
Приобретают остроту, Как набирают высоту, Дичают, матереют, И где-то возле сорока Вдруг прорывается строка,
Возвращаюсь к тебе, дорогая, К твоим милым и легким словам. На пороге, меня обнимая,
Выспалось дитя. Развеселилось. Ляльки-погремушки стало брать. Рассмеялось и разговорилось. Вот ему какая благодать! А
Выйти из дому при ветре, По непогоду выйти. Тучи и рощи рассветны Перед началом
Я написал стихи о нелюбви. И ты меня немедля разлюбила. Неужто есть в стихах
Отмерено добро и зло Весами куполов неровных, О византийское чело, Полуулыбка губ бескровных! Не
Устал. Но все равно свербишь, Настырный яд, наперекор хотеньям. Как будто душу подгрызает мышь.
Простите, милые, ведь вас я скоро брошу. Не вынесет спина Ту дьявольскую ношу, Что
Ильдефонс-Константы Галчинский дирижирует соловьями: Пиано, пианиссимо, форте, аллегро, престо! Время действия — ночь. Она
В меня ты бросишь грешные слова. От них ты отречешься вскоре. Но слово —
Пройти вдоль нашего квартала, Где из тяжелого металла Излиты снежные кусты, Как при рождественском
Сорок лет. Жизнь пошла за второй перевал. Я любил, размышлял, воевал. Кое-где побывал, кое-что
Вдруг странный стих во мне родится, Я не могу его поймать. Какие-то слова и
Пусть нас увидят без возни, Без козней, розни и надсады, Тогда и скажется: «Они
Сороковые, роковые, Военные и фронтовые, Где извещенья похоронные И перестуки эшелонные. Гудят накатанные рельсы.
Вечность — предположенье — Есть набиранье сил Для остановки движенья В круговращенье светил. Время
Соври, что любишь! Если ложь Добра, то будь благословенна! Неужто лучше ржавый нож И
Весь лес листвою переполнен. Он весь кричит: тону! тону! И мы уже почти не
Рассчитавшись с жаждою и хламом, Рассчитавшись с верою и храмом, Жду тебя, прощальная звезда.
Веселой радости общенья Я был когда-то весь исполнен. Она подобно освещенью — Включаем и
Старушечье существованье Зимы под серым колпаком. И неустанное снованье Махровых нитей шерстяных. И даже
Странно стариться, Очень странно. Недоступно то, что желанно. Но зато бесплотное весомо — Мысль,
Их не ждут. Они приходят сами. И рассаживаются без спроса. Негодующими голосами Задают неловкие
Отрешенность эстонских кафе Помогает над «i» ставить точку. Ежедневные аутодафе Совершаются там в одиночку.