Всеволод Рождественский

Две бортами сдвинутых трехтонки, Плащ-палаток зыбкая волна, А за ними струнный рокот тонкий, Как

Чуть пламенело утро над Багдадом, Колеблемое персиковым ветром, Когда калиф Абу-Гассан Девятый, Свершив положенное

Был полон воздух вспышек искровых, Бежали дни — товарные вагоны, Летели дни. В неистовстве

«Неволи сумрачный огонь, Разлитый в диком поле, Ложится на мою ладонь, Как горсть земли

Вот она — молодая награда За суровые дни и труды! Мы, былые бойцы Ленинграда,

Когда еще за школьной партой Взгляд отрывал я от страниц, Мне мир казался пестрой

Распахнув сюртук свой, на рассвете Он вдыхал все запахи земли. Перед ним играли наши

Стоит она здесь на излуке, Над рябью забытых озер, И тянет корявые руки В

Среди балтийских солнечных просторов, Над широко распахнутой Невой, Как бог войны, встал бронзовый Суворов

Пристанем здесь, в катящемся прибое, Средь водорослей бурых и густых. Дымится степь в сухом

Она ни петь, ни плакать не умела, Она как птица легкая жила, И, словно

«Ich grolle nicht…» Глубокий вздох органа, Стрельчатый строй раскатов и пилястр. «Ich grolle nicht…»

Мне не спится. На Неве смятенье, Медь волны и рваная заря. Мне не спится

На закате мы вышли к стене карантина, Где оранжевый холм обнажен и высок, Где

Сух и прям, в изодранном бешмете, С серым лопухом на голове, Он стоит, как

По ладожским сонным каналам, Из тихвинских чащ и болот Они приплывали, бывало, В наш

Пыльное облако разодрав, Лишь на одно мгновенье Выглянут горы — и снова мгла, Мутной

В суровый год мы сами стали строже, Как темный лес, притихший от дождя, И,

Ночлег на геолбазе в Таласском Ала-Тау… Мне возвращает память степной душистый сон. На снежные

Есть стихи лебединой породы, Несгорающим зорям сродни. Пусть над ними проносятся годы,— Снежной свежестью

«Далеко разрушенная Троя, Сорван парус, сломана ладья. Из когда-то славного героя Стал скитальцем бесприютным

Если не пил ты в детстве студеной воды Из разбитого девой кувшина. Если ты

Снова в печке огонь шевелится, Кот клубочком свернулся в тепле, И от лампы зеленой

Друг, Вы слышите, друг, как тяжелое сердце мое, Словно загнанный пес, мокрой шерстью порывисто

Ты у моей стояла колыбели, Твои я песни слышал в полусне, Ты ласточек дарила

На пустом берегу, где прибой неустанно грохочет, Я послание сердца доверил бутылке простой, Чтоб

С приподнятой мордой сторожкой Медведь у меня на окне С растянутой в лапах гармошкой

Долго в жилах музыка бродила, Поднимая темное вино… Но скажи мне, где все это

Мне снилось… Сказать не умею, Что снилось мне в душной ночи. Я видел все

Герой Двенадцатого года, Непобедимый партизан, В горячих схватках в честь народа Крутил он вихрем

Певучим, медленным овалом Пленительно обведена, Встает виденьем небывалым Белее лилии — она. Голубки нежной

Любовь, любовь — загадочное слово, Кто мог бы до конца тебя понять? Всегда во

Ну что ж! Простимся. Так и быть. Минута на пути. Я не умел тебя

Миновав и решетки и стены, Оглушенный внезапным свистком, В ослепительный полдень арены Он одним

Есть правдивая повесть о том, Что в веках догоревшие звезды Всё еще из пустыни

Не в силах бабушка помочь, Царь недоволен, власти правы. И едет он в метель

Ах, какая у меня пиала! Всем красавица бокастая взяла. На груди у ней —

Там, где рвался сизый ситец О гранит и известняк, Где сквозь пену Ненасытец Высил

1 Через Красные ворота я пройду Чуть протоптанной тропинкою к пруду. Спят богини, охраняющие

В родной поэзии совсем не старовер, Я издавна люблю старинные иконы, Их красок радостных

Скрипучий голос, старчески глухой, Тугие складки клетчатого пледа, Очки и взгляд, где горьких дум

1. Варфоломей Растрелли Он, русский сердцем, родом итальянец, Плетя свои гирлянды и венцы, В

Пламенеющие клены У овального пруда, Палисадник, дом зеленый Не забудешь никогда! Здесь под дубом

Стареют книги… Нет, не переплет, Не тронутые плесенью страницы, А то, что там, за

Колючие травы, сыпучие дюны И сосны в закатной туманной пыли, Высокие сосны, тугие, как

Скользкий камень, а не пески. В зыбких рощах огни встают. Осторожные плавники Задевают щеки

Третий день идут с востока тучи, Набухая черною грозой. Пробормочет гром — и снова

Я не хочу крошить по мелочам Священный хлеб отеческих преданий. Еще в пути он

От дремучих лесов, молчаливых озер И речушек, где дремлют кувшинки да ряска, От березок,

Я помню этот светлый дом… Его бетонная громада Глядела верхним этажом В простор Таврического

Когда мы сойдемся за круглым столом, Который для дружества тесен, И светлую пену полнее