История, поколобродив тут,
финскую ветвь за Ладогу толкнув,
венгерскую Карпатами отторгнув,
над Волгой бросила один лоскут,
другой — над Обью. Мученик-этнограф
клянет историю и все и вся,
пути племен на карту нанося.
Но, как крупинка золота в ковше,
блеснет, незримая для посторонних,
частица памяти об Иртыше
на самом дне старовенгерских хроник.
Но в летописи уцелела весть:
на Белоозере сидела весь,
на Неро-озере сидела меря.
Память о муроме и о мещере
жива в названьях: значит, были здесь.
Этнограф ожил. Вновь бредет в тайгу
и, одержимый странною любовью,
вновь, полный дум, стоит на берегу
пустынных волн, над Вишерой и Обью;
и даже, возомнив, что он господь,
из праха воскрешает чудь и водь.