1. Полесье
Полузаброшенной узкоколейкой,
где в месяц раз просвищет поездок,
где к самым рельсам наклонился клейкий
и пахнущий березовый листок;
болотами, по дьявольским осокам,
где ноги в кровь изрежешь босиком,
где вспыхивает на стебле высоком
плакун-трава в наряде колдовском;
полянами, где вдруг шатер цыгана
и цыганенок спит у огонька,
где золотые крестики калгана
блестят меж вереска и сосняка;
дорожками, тропинками лесными…
2. Вереск
Сосна, сосна по суходолам,
песков горбатые бугры.
Дорога тащится по селам,
изнемогая от жары.
И тут же где-нибудь — трясины,
по кочкам — черная ольха,
а под ногой гниют осины,
добыча сырости и мха.
И только вереск вездесущий
и на песках и средь болот
рукою, щедро подающей,
душистый разливает мед,
сиреневую скатерть стелет
и по горам и по долам…
3. Степаныч
Достали фляги: ну-ка, на ночь!
И засиделись до утра.
Молчали. А потом Степаныч
запел тихонько у костра.
Да, он поет: остатки легких
теперь уж стоит ли беречь!
Не будет ни путей далеких,
ни тягостных разлук и встреч.
Жене постылой, нелюбимой
напишут, как он дохрипел,
как захлебнулся он «Рябиной»,
хорошей песни не допел.
А был поэт он по натуре.
Как радовался пустякам!
Как нежен был к аппаратуре,
доверчивой к его рукам!
Как заправлял похлебку шуткой!
Как он со смаком руки мыл!
Грустишь — делился самокруткой,
заноешь — трехэтажным крыл.
Он был воистину поэтом.
Ведь это может лишь поэт:
дарить людей теплом и светом,
когда тепла и света нет.
Он был… Он жив еще, быть может.
Он не захнычет: мол, скорей!
Пока чахотка не изгложет
его упрямых пузырей.