Памяти Кирилла Косцинского
Цветаеву же добывал — Кирилл,
в глубинах ленинградского спецхрана.
И нам с Володей Уфляндом дарил
крупицы той добычи: грамм, полграмма.
Стихи он слушать был готов всегда,
а иногда любил принять красиво,
и кубики искусственного льда
(из холодильника) бросал нам в пиво.
Кирилл же провожал меня в Сибирь
и в “Европейской” ужин дал прощальный —
забыл я насмерть, чем там угощали,
но помню, сколь Кирилл сердечным был.
Он подарил мне книгу про войну
(была в ней правда, вместо прежних бредней).
Потом упрятан был во глубину —
нет, не сибирских руд: российских дебрей.
Но лагеря он посетил не зря:
наслушавшись блатного лексикона,
собрал он матерьялы словаря
живого языка или жаргона.
Потом уехал он за океан,
со всеми матерьялами под мышкой,
и умер там, и не вернулся к нам
ни собственной персоною, ни книжкой.
Он был словесник, как его патрон.
И хоть был слаб чуть-чуть по части женской,
но может быть, и впрямь святым был он —
Кирилл Косцинский, а в миру Успенский.