…И мы пошли. – Maestro mio саrо,
padre dolcissimo, segnor e duca¹ !
Ни шагу дальше, в области кошмара!
Взгляни: разве по мне твоя наука?
О, я надеюсь: слово нам дано,
воды из глиняного акведука
стариннее; воды, в какую дно
просвечивает в озере, яснее.
Им все умыто и утолено.
Рука поэзии, воды нежнее
и терпеливей – как рука святых –
всем язвы умывает – все пред нею
равны и хороши; в дыханье их
она вмешается, преображая
хрип агонический в нездешний стих…
– Стой! – недосказанному возражая,
он говорит, – и у твоей воды
учись хоть этому: молчать. Сажая
свои неимоверные сады,
Садовник ли их менее жалеет,
чем ты? О, ум из нищенской руды,
что от тебя в плавильне уцелеет? –
И тут во мне погасло всё, и вдруг:
так головня бессмысленная тлеет –
и с треском разотрет ее каблук.
В собачий лай и шип многообразный,
как пес, вперед меня понесся слух.
Их было много. Край мой безобразный! –
их было столько, будто кроме них
(рептилии, да страх, да лай заразный)
никто не выпестован на твоих
пространствах достославных. Ширь славянства!
мне показалось: я среди живых…
Те скалятся, а те шипят; пространство
жалят, пугают и клыками рвут,
и постоянство лая постоянство
шипенья разряжает: ибо тут
мотком змеи в разинутые пасти
бес мечет. То-то благодарный труд.
О соловьи казенные… о сласти…
И, жвачкой жалящей уязвлены,
всё с новым воем издыхают власти:
Лови! он враг! он на врагов страны
работает! народное искусство!
должны, должны! а те, кто не должны!.. –
и снова гады их приводят в чувство.
– Я здесь таков, а был тебе знаком –
не узнаёшь? не без шестого чувства
в родном и светлом воздухе земном
я обитал; меня хрустальным звуком
Тот наделил, – и он вильнул хвостом.
– Иные здесь и не знакомы с луком
тех Дельф сверхзвуковых. Но я ловил,
ловил, бывало… – Шмяк! к зубовным стукам
в разинутую шавку угодил.
– В том мире, где наш семицветный спектр, –
он продолжал, – я совесть уходил,
как рыбу палкой: тоже мне, инспектор!
Другие хуже – я стоял на том.
Совесть же – видишь – биоархитектор:
она мне здесь и выстроила дом –
быть жвачкой несжираемой и лютой
для тех, кому служил я соловьем.
Друг красоты! единственной минутой
пожертвуй, чтобы надо мной рыдать,
скорее уж Кайафой, чем Иудой…
– Пора. – И мы пошли. И если вспять,
к знакомой змейке, чудно изумрудной,
еще искало зренье припадать –
передо мной был только путь подспудный.
¹ Maestro mio caro, padre dolcissimo, segnor e duca – Мой дорогой учитель, нежнейший отец, господин и проводник (ит.). Именования, с которыми Данте обращается к Вергилию.