Поэма

Стоящие возле,

идущие рядом

плечом

к моему плечу,

сносимые этим

огромным снарядом,

с которым и я лечу!

Давайте отметим

и местность и скорость

среди ледяных широт,

и общую горечь,

и общую корысть,

и общий порыв вперед.

Пора,

разложивши по полкам вещи,

взглянуть в пролет,

за стекло,

увидеть,

как пенится, свищет и блещет

то время,

что нас обтекло.

Смотрите,

как этот крутой отрезок

нас выкрутил

в высоту!

Следите,

как ветер —

и свеж и резок —

от севера

в тыл задул!

Ты, холод,

сильней семилетьем

шурши нам:

поднявшиеся на локтях,

сегодня

мы вновь

огибаем вершину,

названье которой —

Октябрь!

Суровое время!

Любимое время!

Тебе не страшна вражда.

Горой ты встаешь

за тех из-за теми,

кто новое звал и ждал.

Ты помнишь,

как страшно,

мертво и тупо

бульвар грохотал листвой?!

Ты помнишь,

как сумрачно из-за уступа

нагретый мотался ствол?!

Озлобленно-зорко

мы брали на мушку —

кто не был

по-нашему рад,

и ночи не спали,

и хлеба осьмушку

ценили в алмазный карат.

Семь лет

провело не одну морщину,

немало

сломало чувств,

и юношу

превращало в мужчину,

как поросль

в ветвистый куст.

Семь лет

не одни подогнуло колени

За эти

семь лет —

качнуло Японию,

умер Ленин,

Марс подходил к Земле.

Он вновь поднялся,

Октябрем разбитый,

копейками дней звеня…

(Товарищ критик,

не я против быта,

а быт —

против меня!)

Но нас

Октября приучили были —

бои у Никитских ворот,

прильнувши

к подножкам автомобилей,

сквозь быт

продираться вперед.

Суровое время!

Огромное время!

Тебе не страшна вражда.

Горой ты встаешь

за тех из-за теми,

кто выучил твой масштаб.

Ты, холод,

сильней семилетьем

шурши нам:

поднявшиеся на локтях,

сегодня

мы снова

увидим вершину,

названье которой —

Октябрь!