В Третьяковке

Я долго бродила по галерее.

И краски играли, как легкие пальцы,

звучали и звали:

– Скорее! Скорее! –

И жаркой палитрой вокруг рассыпались.

Я долго бродила и долго искала…

Задумалась вместе с Христом в пустыне.

Пока не заметила,

как в серых скалах

зябкое утро розово стынет.

Тогда потянуло в бездумность,

в прозрачность,

где так умело

жизнь без пощады

в южные краски, в лазурность прячет

постигший Войну и Восток

Верещагин.

На суриковскую Москву засмотрелась…

Призывно звенели прозрачные слезы,

в светлевшее небо взлетала смелость

крылатым двуперстием грозной Морозовой.

А утро было такое синее,

сквозь снежную мглу золотилось крестами,

словно сама

на рассвете

Россия

вышла и двигалась вслед за санями.

Направо сурово белели рубахи,

тлели у смертников тонкие свечки,

собор Василия Блаженного, плаха…

И в лицах все тот же,

тот же извечный

огонь.