Наталья Астафьева
Был зелен лес, как будто гол. Но куст шиповника расцвел. Он цвел так звонко,
Девчата ночью приходили с танцев, с катков, с концертов, из библиотек, во всю щеку
Будто кто выстрелил из пушки, взлетела стая из-под ног… Где жалостливые старушки, пшено их?
Детство, как сказку, украдкой листаю я по ночам, с папой играю в лошадки: хорошо
Бросил ты меня одну. Флаги плещут над Москвой… Встречный пьяный подмигнул: «Не пойдете ли
Брачные песни невидимых птиц в небе – как русских церквей перезвон. Только от первых
Дым кизячный сладковатый, ирымшык сладчайший, чай беленый жидковатый, но завар крепчайший. Темных лошадей стреножив,
Давно прошел в природе бум рождений… Мир-конвейер порван. Наш секс — бесплоден и угрюм:
Двенадцать выпускниц гимназии Савицкой, двенадцать юных лиц провинции российской. Сквозит в них светлый лик
Чудачеством назвали честность, а воровство признали нормой, сослали славу в неизвестность, цвет красный именуют
Что в глаза мои глядите так, будто чуда ожидаете? Ветер мартовский удивительный, но и
Блестя под луной, обелиски на братских могилах стоят. Мой кровный, единственно близкий, лежит не
Что сделали со мной! Еще девчонкой попала я в смертей круговорот… Душа моя! Скули,
Белый корабль, брошенный, в море бурном, гордо плывёт — залпом расстрелянный. Призраком морга мчится
Четыре следователя вели допрос. Четверо суток это продолжалось. Четверо суток матери пришлось Стоять. Но
Башкой с немым вопросом качаешь виновато, ты, что увенчан косо копной волос кудлатых, ты,
Дождевые тучи снова налетели в небо чистое, словно птицы бестолковые, синеперые, голосистые. Речка вся
Через заставу вдоль по мостовой ворвался ветер плотной полосой, и дождь, смятенный, цепкий и
Баржа грузно идёт, в воду вбитая. ночь над баржей встаёт, неумытая. На борту хохоток
Доносители, соглядатаи, современники, соседи… О, эпоха, твои проклятые на себе я чувствую сети! Искалечены,
Ах, страшное время, безумное время, несем мы твое непосильное бремя. От прежнего леса остались
Долго-долго я жить собиралась, наслаждаться, пить жизни мед, но уже эта стерва-старость подсекает и
Человека не носит Земля. Человек же, убийца матерый, всю планету собой заселя, рвется в
Доколе будет русская деревня в ржаной соломе, в крышах набекрень? Что может быть обидней
Человек, уникальное чудо средь космических мёртвых пустынь, ты, каких не бывало покуда, не загинь,
А ты что радуешься, дурень? Что ты пойдешь на корм червям? Мир примитивен, но
Дочь, как Венера, вышла из меня: какие бедра, плечи и колени! Но есть еще
Бывало, женщины сойдутся в кружок, как боевая рать, с прихлёбом тянут чай из блюдца
— А сохранилась ли его библиотека? — спросила женщина, историк, кандидат. Ей нужен материал,
До свиданья, до свиданья, родина, земля, семья… Жаркий трепет обладанья до костей пронзал меня.
Бывает же, приснится, господь не приведи, война или убийца и пропасть впереди. Летишь, крича,
А как же вы живёте, чужой питаясь кровью? Не тратите при этом даже аппетита?
До отказа я набита прошлым. Накрепко закрыта плотной пробкой. Но под утро вижу сон.
Хамелеоны, лицемеры, их термидоры, их брюмеры, премьеры, принятые меры, эксплуатированье веры наивных и несчастных
Если б в сущность мира вникла, может быть, сошла б с ума. Примирилась и
И снова свадьбы снаряжают, и девочки детей рожают. Жизнь будет возобновлена. А у ворот
Густое, комариное, темно-зеленое, лето стозвонное. Колкий колос в горсти топорщится, в емкое поле солнце
Еще почти ребенком ты шла на жертву, мать. Век обернулся волком, чтобы живьем сжевать.
И снова снег, такой пушистый, такой сухой, спокойный, зимний… И вылетает воздух мглистый из
Говорится, что рай, мол, для нищих. Это все — разговор для бедных. Не обрящут