Илья Эренбург
Белесая, как марля, мгла Скрывает мира очертанье, И не растрогает стекла Мое убогое дыханье.
Батарею скрывали оливы. День был серый, ползли облака. Мы глядели в окно на разрывы,
Были вокруг меня люди родные, Скрылись в чужие края. Только одна Ты, Святая Мария,
Были липы, люди, купола. Мусор. Битое стекло. Зола. Но смотри — среди разбитых плит
Был лютый мороз. Молодые солдаты Любимого друга по полю несли. Молчали. И долго стучались
Был час один — душа ослабла. Я видел Глухова сады И срубленных врагами яблонь
Был бомбой дом как бы шутя расколот. Убитых выносили до зари. И ветер подымал
Зевак восторженные крики Встречали грузного быка. В его глазах, больших и диких, Была глубокая
Бомбы осколок. Расщеплены двери. Все перепуталось — боги и звери. Груди рассечены, крылья отбиты.
Большая черная звезда. Остановились поезда. Остановились корабли. Травой дороги поросли. Молчат бульвары и сады.
Бои забудутся, и вечер щедрый Земные обласкает борозды, И будет человек справлять у Эбро
Белеют мазанки. Хотели сжечь их, Но не успели. Вечер. Дети. Смех. Был бой за
Как эти сосны и строенья Прекрасны в зеркале пруда, И сколько скрытого волненья В
Где играли тихие дельфины, Далеко от зелени земли, Нарываясь по ночам на мины, Молча
Чай пила с постным сахаром, Умилялась и потела. Страшила смертными делами Свое веское тело.
Как дерево в большие холода, Ольха иль вяз, когда реки вода, Оцепенев, молчит и
Есть задыханья, и тогда В провиденье грозы Не проступившие года Взметают пальцев зыбь. О,
Помню день, проведенный в Лукке, Дым оливок, казавшийся серым, Небо, полное мути, Желтого зла
Из земной утробы Этновою печью Мастер выплеснул густое серебро На обугленные черные предплечья Молодых
Есть время камни собирать, И время есть, чтоб их кидать. Я изучил все времена,
Из-за деревьев и леса не видно. Осенью видишь, и вот что обидно: Как было
Есть перед боем час — всё выжидает: Винтовки, кочки, мокрая трава. И человек невольно
Когда задумчивая Сена Завечереет и уснет, В пустых аллеях Сен-Жермена Ко мне никто не
…И вот уж на верхушках елок Нет золотых и розовых огней. Январский день, ты
Если ты к земле приложишь ухо, То услышишь — крыльями звеня, В тонкой паутине
…И кто в сутулости отмеченной, В кудрях, где тишина и гарь, Узнает только что
Когда встают туманы злые И ветер гасит мой камин, В бреду мне чудится, Россия,
И дверцы скрежет: выпасть, вынуть. И молит сердце: где рука? И всё растут, растут
Мальчика игрушечный кораблик Уплывает в розовую ночь, Если паруса его ослабли, Может им дыхание
Когда в веках скудеет звук свирельный, Любовь встает на огненном пути. Ее встревоженное сердце
Дождь в Нагасаки бродит, разбужен, рассержен. Куклу слепую девочка в ужасе держит. Дождь этот
Когда в Париже осень злая Меня по улицам несет И злобный дождь, не умолкая,
Громкорыкого Хищника Пел великий Давид. Что скажу я о нищенстве Безпризорной любви? От груди
Додумать не дай, оборви, молю, этот голос, Чтоб память распалась, чтоб та тоска раскололась,
Когда приходите Вы в солнечные рощи, Где сквозь тенистый свод сверкает синева, Мне хочется
Трибун на цоколе безумца не напоит. Не крикнут ласточки средь каменной листвы. И вдруг
Девушки печальные о Вашем царстве пели, Замирая медленно в далеких алтарях. И перед Вашим
Когда подымается солнце и птицы стрекочут, Шахтеры уходят в глубокие вотчины ночи. Упрямо вгрызаясь
Горят померанцы, и горы горят. Под ярким закатом забытый солдат. Раскрыты глаза, и глаза
Каждый вечер в городе кого-нибудь хоронят, Девушку печальную на кладбище несут. С колоколен радостных