Георгий Адамович
Звенели, пели. Грязное сукно, И свечи тают. «Ваша тройка бита. Позвольте красненькую. За напиток
Жизнь! Что мне надо от тебя, — не знаю. Остыла грусть, младенчества удел. Но
Железный мост откинут И в крепость не пройти. Свернуть бы на равнину С опасного
Заходит наше солнце… Где века Летящие, где голоса и дали? Где декорации? Уж полиняли
За слово, что помнил когда-то И после навеки забыл, За все, что в сгораньях
Я не тебя любил, но солнце, свет, Но треск цикад, но голубое море. Я
Всю ночь слова перебираю, Найти ни слова не могу, В изнеможеньи засыпаю И вижу
Звенит гармоника. Летят качели. «Не шей мне, матерь, красный сарафан». Я не хочу вина.
Милый, дальний друг, простите, Если я вам изменил. Что мне вам сказать? Поймите, Я
(У дремлющей Парки в руках, Где пряжи осталось так мало…) Нет, разум еще не
Тянет сыростью от островов, Треплет ветер флаг на пароходе, И глаза твои, как две
Твоих озер, Норвегия, твоих лесов… И оборвалась речь сама собою. На камне женщина поет
Тихим, темным, бесконечно — звездным, Нет ему ни имени, ни слов, Голосом небесным и
Так тихо поезд подошел, Пыхтя, к облезлому вокзалу, Так грустно сердце вспоминало Весь этот
Анне Ахматовой Так беспощаден вечный договор! И птицы, и леса остались дики, И облака,
Светало. Сиделка вздохнула. Потом Себя осенила небрежным крестом И отложила ненужные спицы. Прошел коридорный
Сухую позолоту клена Октябрь по улицам несет, Уж вечерами на балконах Над картами не
Стоцветными крутыми кораблями Уж не плывут по небу облака, И берега занесены песками, И
Слушай — и в смутных догадках не лги. Ночь настает, и какая: ни зги!
Приглядываясь осторожно К подробностям небытия, Отстаивая, сколько можно, Свое, как говорится, «я», Надеясь, недоумевая,
«Понять — простить». Есть недоступность чуда, Есть мука, есть сомнение в ответ. Ночь, шёпот,
Под ветками сирени сгнившей, Не слыша лести и обид, Всему далекий, все забывший, Он,
Сияла ночь. Не будем вспоминать Звезды, любви, — всего, что прежде было. Пылали дымные
Печально-желтая луна. Рассвет Чуть брезжит над дымящейся рекою, И тело мертвое лежит… О, бред!
Патрон за стойкою глядит привычно, сонно, Гарсон у столика подводит блюдцам счет. Настойчиво, назойливо,
Остров был дальше, чем нам показалось. Зеркало озера, призрачный нег, С неба снежинки… ну
Он милостыни просит у тебя, Он — нищий, он протягивает руку. Улыбкой, взглядом, молча,
Один сказал: «Нам этой жизни мало», Другой сказал: «Недостижима цель», А женщина привычно и
О том, что смерти нет, и что разлуки нет, И нет земной любви предела,
«О, сердце разрывается на части От нежности… О да, я жизнь любил, Не меряя,
«О если где — нибудь, в струящемся эфире, В надзвездной вышине, В невероятной тьме,
Ночь… и к чему говорить о любви? Кончены розы и соловьи, Звезды не светят,
Но смерть была смертью. А ночь над холмом Светилась каким-то нездешним огнем, И разбежавшиеся
Ничего не забываю, Ничего не предаю… Тень несозданных созданий По наследию храню. Как иголкой
Ни срезанных цветов, ни дыма панихиды, Не умирают люди от обиды И не перестают