Негритоска Петрова

У Петровой

у Надежды

не имеется одежды.

Чтоб купить

(пришли деньки!),

не имеется деньги́.

Ей

в расцвете юных лет

растекаться в слезной слизи ли?

Не упадочница,

нет!

Ждет,

чтоб цены снизили.

Стонет

улица

от рева.

В восхищеньи хижины.

— Выходи скорей, Петрова, —

в лавке

цены снижены.

Можешь

в платьицах носиться

хошь с цветком,

хошь с мушкою.

Снизили

с аршина ситца

ровно

грош с осьмушкою.

Радуйтесь!

Не жизнь —

малина.

Можете

блестеть, как лак.

На коробке

гуталина

цены

ниже на пятак.

Наконец!

Греми, рулада!

На тоску,

на горечь плюньте! —

В лавке

цены мармелада

вдвое снижены на фунте.

Словно ведьма

в лампах сцены,

веником

укрывши тело,

баба

грустно

смотрит в цены.

Как ей быть?

и что ей делать?

И взяла,

обдумав длинно,

тряпку ситца

(на образчик),

две коробки гуталина,

мармелада —

ящик.

Баба села.

Масса дела.

Баба мыслит,

травки тише,

как ей

скрыть от срама

тело…

Наконец

у бабы вышел

из клочка

с полсотней точек

на одну ноздрю платочек.

Работает,

не ленится,

сияет именинницей, —

до самого коленца

сидит

и гуталинится.

Гуталин не погиб.

Ярким светом о́жил.

На ногах

сапоги

собственной кожи.

Час за часом катится,

баба

красит платьице

в розаны

в разные,

гуталином вмазанные.

Ходит баба

в дождь

и в зной,

искрясь

горной голизной.

Но зато

у этой Нади

нос

и губы

в мармеладе.

Ходит гуталинный чад

улицей

и пахотцей.

Все коровы

мычат,

и быки

шарахаются.

И орет

детишек банда:

— Негритянка

из джаз-банда! —

И даже

ноту

Чемберлен

прислал

колючую от терний:

что мы-де

негров

взяли в плен

и

возбуждаем в Коминтерне.

В стихах

читатель

ждет морали.

Изволь:

чтоб бабы не марались,

таких купцов,

как в строчке этой,

из-за прилавка

надо вымести,

и снизить

цены

на предметы

огромнейшей необходимости.