Письмо далекому другу

Среднее время чтения: 5 минут(ы)

Эльвира Павловна, столица не изменяется в лице. И день, растягиваясь,

длится, так ровно, как при мертвеце электрокардиограф чертит зеленое

пустое дно. Зимою не боишься смерти – с ней делаешься заодно.

Эльвира Павловна, тут малость похолодало, всюду лед. И что-то для меня

сломалось, когда Вы сели в самолет; не уезжали бы – могли же. Зря

всемогущий Демиург не сотворил немного ближе Москву и Екатеринбург. Без

Вас тут погибаешь скоро от гулкой мерзлоты в душе; по телевизору актеры,

политики, пресс-атташе – их лица приторны и лживы, а взгляды источают яд.

А розы Ваши, кстати, живы. На подоконнике стоят.

Эльвира Павловна, мне снится наш Невский; кажется, близка Дворцовая –

как та синица – в крупинках снега и песка; но Всемогущая Десница мне

крутит мрачно у виска. Мне чудится: вот по отелю бежит ребенок; шторы;

тень; там счастье. Тут – одну неделю идет один и тот же день. Мне

повторили многократно, что праздник кончился, увы; но мне так хочется

обратно, что я не чувствую Москвы. Мне здесь бессмысленно и душно, и

если есть минуты две, я зарываюсь, как в подушку, в наш мудрый город на

Неве. Саднит; и холод губы вытер и впился в мякоть, как хирург. Назвать

мне, что ли, сына Питер – ну, Питер Пэн там, Питер Бург. Сбегу туда,

отправлю в ясли, в лицей да в университет; он будет непременно счастлив

и, разумеется, поэт.

Мне кажется, что Вы поймете: ну вот же Вы сидите, вот. Живете у меня в

блокноте и кошке чешете живот. Глотаете свои пилюли, хихикаете иногда и

говорите мне про блюли и про опилки Дадада. И чтобы мне ни возражали,

просунувшись коварно в дверь: Вы никуда не уезжали, и не уедете теперь.

Мы ведь созвучны несказанно, как рифмы, лепящие стих; как те солдаты,

партизаны, в лесу нашедшие своих. Связь, тесность, струнность, музык

помесь – неважно, что мы говорим; как будто давняя искомость вдруг стала

ведома двоим; как будто странный незнакомец вот-вот окажется твоим отцом

потерянным – и мнится: причалом, знанием, плечом. Годами грызть замок в

темнице – и вдруг открыть своим ключом; прозреть, тихонько съехать ниц и

– уже не думать ни о чем.

Вы так просты – вертелось, вязло на языке, но разве, но?.. – как тот

один кусочек паззла, как то последнее звено, что вовсе не имеет веса и

стоимости: воздух, прах, — но сколько без него ни бейся, все рассыпается

в руках.

От Вас внутри такое детство, такая солнечность и близь – Вам никуда

теперь не деться, коль скоро Вы уже нашлись. Вы в курсе новостей и

правил и списка действующих лиц: любимый мой меня оставил, а два

приятеля спились, я не сдаю хвостов и сессий, и мне не хочется сдавать,

я лучше буду, как Тиресий, вещать, взобравшись на кровать; с святой

наивностью чукотской и умилением внутри приходят sms Чуковской, и я

пускаю пузыри, а вот ухмылка друга Града, подстриженного как морпех –

вот, в целом, вся моя отрада, и гонорар мой, и успех.

И, как при натяженьи нити (мы будто шестиструнный бас) – Вы вечерами мне

звоните, когда я думаю о Вас. И там вздыхаете невольно, и возмущаетесь

смешно – и мне становится не больно, раскаянно и хорошо.

Вы мой усталый анестетик, мой детский галлюциноген – спи, мой хороший,

спи, мой светик, от Хельсинки и до Микен все спят, и ежики, и лоси,

медведь, коричневый, как йод, спи-спи, никто тебя не бросил, никто об

ванную не бьет твою подругу; бранью скотской не кроет мальчика, как пес,

и денег у твоей Чуковской всенепременно будет воз; спи-спи, малыш, вся

эта слякоть под землю теплую уйдет, и мама перестанет плакать, о том,

что ты такой урод, и теребить набор иконок. Да черт, гори оно огнем —

Когда б не этот подоконник и семь поникших роз на нем.

Рейтинг
( Пока оценок нет )