Евгений Винокуров

Здоровяку завидую немного, что исполняет предписанья йога, что ходит в Подмосковье с рюкзаком, что

Я посетил тот город, где когда-то Я женщину всем сердцем полюбил. Она была безмерно

Я не помню его. Я не видел его В московской квартире, Как он пытался

Я эти песни написал не сразу. Я с ними по осенней мерзлоте, С неначатыми,

Итак, всё кончено. Я выжил. Обмотки. В недрах вещмешка Буханка. В тряпке соль. Я

В судьбу походную влюбленный, Не в фото, где луна у скал, В казарме, густо

Я жизнь свою, как бритву, тонко правил: хотел, чтоб без зазубринки была… Жизнь оказалась

Теплым, настежь распахнутым вечером, летом, Когда обрастут огоньками угластые зданья, Я сяду у окна,

О чем поете утром, тенора?.. Их может слушать всяк, кому охота. Что ж, директивным

Вы умеете скручивать плотные скатки? Почему? Это ж труд пустяковый! Закатайте шинель, придавите складки

Сижу, сутулясь, предо мной учебник,— моя мольба восходит горячо! И добрый появляется волшебник, заглядывает

Меня в Полесье занесло. За реками и за лесами Есть белорусское село — Все

Широко глаза расставлены И хитрят, хитрят слегка, Эти синие хрусталины Из-под низкого платка… Молодые

Я на кручу пудовые шпалы таскал. Я был молод и тонок — мне крепко

Прошла война. Рассказы инвалидов Ещё полны войны, войны, войны… Казалось мне тогда: в мир

И вот я возникаю у порога… Меня здесь не считают за пророка! Я здесь,

Про смерть поэты с болью говорили Высокие, печальные слова. И умирали, и на их

Порой в гостях за чашкой чая, Вращая ложечкой лимон, Я вздрогну, втайне ощущая Мир

Полы трет полотер. Бредет он полосой. Так трогают — хитер!— Ручей ногой босой. Он

И сколько в жизни ни ворочай Дорожной глины, вопреки Всему ты в дом вернешься

Копну могучей шевелюры На струны скрипки уронив, Скрипач пилил из увертюры Какой-то сбивчивый мотив.

Опять с намокшей шляпы каплет, в кармане звук пустой ключей. Вот он идет, полночный

Присядет есть, кусочек половиня, Прикрикнет: «Ешь!» Я сдался. Произвол! Она гремит кастрюлями, богиня. Читает

Нет, не только все время ветер зловещий, Нет, не только пожаров коричневый цвет —

Ты не плачь, не плачь, не плачь. Не надо. Это только музыка! Не плачь.

«Не гоже человеку быть едину»,— угрюмо изречение гласит. Надену плащ и кепку зло надвину

Моя любимая стирала. Ходили плечи у нее. Худые руки простирала, Сырое вешая белье. Искала

В полях за Вислой сонной Лежат в земле сырой Сережка с Малой Бронной И

Вот люди: Моцарт и Сальери. Один, восторженный, парил. Другой безумца к высшей мере, Продумав

«Мир приключений» — был такой журнал. Я, помню, раздобыл подшивку где-то… Кто не сидел

Это ясно, что глядеть не надо с улицы в окно: что там в дому?

Характер всех любимых одинаков! Веселые, они вдруг загрустят, Отревновав, отмучившись, отплакав, Они угомонятся и

Об истине и не мечтая, я жил среди родни, и сплошь вокруг меня была

Кто только мне советов не давал! Мне много в жизни выдалось учебы. А я

Крестились готы… В водоем до плеч Они входили с видом обреченным. Но над собой

На небо взглянешь — Звезд весенних тыщи! Что юности в блескучей высоте?! Но яростнее,

Когда дёргаешь ты за кольцо запасное И не раскрывается парашют, А там, под тобою,

Художник, воспитай ученика, Сил не жалей его ученья ради, Пусть вслед твоей ведет его

Взрыв. И наземь. Навзничь. Руки врозь. И Он привстал на колено, губы грызя. И

Где книжные манящие развалы, где в тесноте лишь боком можно стать, мы, книжники, юнцы,

Мы из столбов и толстых перекладин За складом оборудовали зал. Там Гамлета играл ефрейтор

Может, это всего только случай, ко ведь будет тебе невдомек, почему он возник,— от

Что там ни говори, а мне дороже И все милее с каждым годом мне

Что б ни было, но ценим все же мы женщин. И за те года,

Человек пошел один по свету, Поднял ворот, запахнул полу. Прикурил, сутулясь, сигарету, Став спиною

Боюсь гостиниц. Ужасом объят При мысли, что когда-нибудь мне снова Втянуть в себя придется

И вот, как бы рожденный для бесед, я начал, и ко мне с полунаклоном