Артюр Рембо

Меж тем как рыжая харкотина орудий Вновь низвергается с бездонной вышины И роты и

В вагонах голубых и розовых и алых Уехать от зимы! Там в каждом уголке

Ночь — нет туманней и угарней, А под окном хлебопекарни Пять душ ребят Стоят,

Невзрачный господин меж цветников гуляет. Он в черном сюртуке, с сигарою во рту. Порою

Французы семидесятого года, бонапартисты-республиканцы, вспомните о своих отцах в девяносто втором году. Поль де

Один из голубых и мягких вечеров… Стебли колючие и нежный шелк тропинки, И свежесть

Господь, когда зима, бушуя, Гуляет в мертвых деревнях И «ангелюс» поет монах, Скликай всю

Весна раскрылась так легко, Так ослепительна природа, Поскольку Тьер, Пикар и Кo Украли Собственность

Из ржавой ванны, как из гроба жестяного, Неторопливо появляется сперва Вся напомаженная густо и

Прекрасный херувим с руками брадобрея, Я коротаю день за кружкою резной: От пива мой

Шатаясь восемь дней, я изорвал ботинки О камни и, придя в Шарлеруа, засел В

В провалах зелени поет река чуть слышно, И весь в лохмотья серебристые одет Тростник…

Слюной тоски исходит сердце, Мне на корме не до утех Грохочут котелки и дверцы,

Ругающиеся в печенку, в душу, в бога, Солдаты, моряки, изгнанники земли, — Нуль пред

Беспечно плещется речушка и цепляет Прибрежную траву и рваным серебром Трепещет, а над ней

Ей Зимой уедем мы в вагоне розовом и скромном Среди подушек голубых, Нам будет

I Очаг желания, причастный высшим силам, На землю солнце льет любовь с блаженным пылом;

I Нет света в комнате, но в сумраке теней Спросонья шепоток детишек тем слышней;

Рябые, серые; зелеными кругами Тупые буркалы у них обведены; Вся голова в буграх, исходит

Вот старый шкаф резной, чей дуб в разводах темных На добрых стариков стал походить

Ладони этих рук простертых Дубил тяжелый летний зной. Они бледны, как руки мертвых, Они

1 Нет рассудительных людей в семнадцать лет! Июнь. Вечерний час. В стаканах лимонады. Шумливые

Встал Праведный столбом. Сейчас он плечи скроет В багряном золоте заката. Я в поту

В харчевне темной с обстановкою простой, Где запах лака с ароматом фруктов слился, Я

Юность беспечная, Волю сломившая, Нежность сердечная, Жизнь погубившая, — Срок приближается, Сердце пленяется! Брось

Эй, вы, трусы! Всем скопом гоп-ля на вокзалы! Солнца огненным чревом извергнутый зной Выпил

Зеваки, вот Париж! С вокзалов к центру согнан, Дохнул на камни зной — опять

Между тем как несло меня вниз по теченью, Краснокожие кинулись к бичевщикам, Всех раздев

. . . . . . . . . . . . . .

В сапфире сумерек пойду я вдоль межи, Ступая по траве подошвою босою. Лицо исколют

В зеленеющей яме щебечет ручей, За траву безрассудно хватаясь клочками Серебристой струи. Пеной ярких

I На черной глади вод, где звезды спят беспечно, Огромной лилией Офелия плывет, Плывет,

Найди-ка в жилах черных руд Цветок, ценимый всеми на́ вес: Миндалевидный изумруд, Пробивший каменную

Он долго растравлял любовный трепет под Сутаной черною и руки тер в перчатках, Метался

Вокзальная площадь в Шарлевиле На чахлом скверике (о, до чего он весь Прилизан, точно

Я брёл, засунув руки в дырявые карманы И бредил про любое дрянное пальтецо. Я

Колесницы из серебра и меди, Носы кораблей из стали и серебра Взбивают пену, Вздымают

В карманах продранных я руки грел свои; Наряд мой был убог, пальто — одно

I Он мощно оперся на молот. Он для всех Был страшен. Как труба, пронесся

1. Предки (Они) Твои великие мы Предки, Предки! Покрытые холодным потом Луны, деревьев и

Как черные пятна под вьюгой, Руками сжимая друг друга И спины в кружок, Собрались

Когда на детский лоб, расчесанный до крови, Нисходит облаком прозрачный рой теней, Ребенок видит

Что значит для нас эта скатерть в крови И в пламени, и преисподние недра,

Где ветви, словно облако резное, Сквозь золото резьбы, среди купав, Где, цепенея в тишине

А — черный; белый — Е; И — красный; У — зеленый. О —

На лобик розовый и влажный от мучений Сзывая белый рой несознанных влечений, К ребенку

Лето. Утро. Четыре часа. Еще сон не покинул влюбленных. В дальних рощах, росой окропленных,

Что нам, душа моя, кровавый ток, И тысячи убийств, и злобный стон, И зной,

Дубовый, сумрачный и весь резьбой увитый, Похож на старика объемистый буфет; Он настежь растворен,

Не властен более подошвы истоптать, В пальто, которое достигло идеала, И в сане вашего,

Заняв последний ряд на скамьях деревянных, Где едкий полумрак впивается в глаза, Они вклиняют