Анна Баркова

Зажигаясь и холодея, Вас кляну я и вам молюсь: Византия моя, Иудея И крутая

Я в глаза твои загляну, Я тебя навсегда закляну. Ты не сможешь меня забыть

Загон для человеческой скотины. Сюда вошел — не торопись назад. Здесь комнат нет. Убогие

Я сама, наверно, кому-то приснилась, И кто-то, наверно, проснется сейчас. Оттого на душе больная

Восемь лет, как один годочек, Исправлялась я, мой дружочек. А теперь гадать бесполезно, Что

1 Ветер мартовский, мартовский ветер Обещает большой ледоход. А сидящего в пышной карете Смерть

Я не сплю. Заревели бураны С неизвестной забытой поры, А цветные шатры Тамерлана Там,

Ты никогда меня не спросишь, Любимый недруг, ни о чем, Улыбки быстрой мне не

Ты напрасно тратишь нервы, Не наладишь струнный строй, Скука, скука — друг твой первый,

Волжская тоска моя, татарская, Давняя и древняя тоска, Доля моя нищая и царская, Степь,

Нависла туча окаянная, Что будет — град или гроза? И вижу я старуху странную,

В душе моей какая-то сумятица, И сердцу неуютно моему. Я старенькая, в бедном сером

В переулке арбатском кривом Очень темный и дряхлый дом Спешил прохожим угрюмо признаться: «Здесь

Серый тротуар. Серая пыль. Как серый тротуар, облака. В руку надо бы взять костыль,

Лошадьми татарскими топтана, И в разбойных приказах пытана, И петровским калечена опытом, И петровской

Хмельная, потогонная, Ты нам опять близка, Широкая, бездонная, Российская тоска. Мы строили и рушили,

Кафтан голубой. Цветок в петлице. Густо напомаженная голова. Так Робеспьер отправляется молиться На праздник

«Печален», «идеален», «спален» — Мусолил всяк до тошноты. Теперь мы звучной рифмой «Сталин» Зажмем

Одинока я, прокаженная, У безмолвных ворот городских, И молитвенно славит нетленное Тяжкозвучный каменный стих.

Я – с печальным взором предтеча. Мне суждено о другой вещать Косноязычной суровой речью

Отношусь к литературе сухо, С ВАППом правоверным не дружу И поддержку горестному духу В

Опять казарменное платье, Казенный показной уют, Опять казенные кровати — Для умирающих приют. Меня

Клочья мяса, пропитанные грязью, В гнусных ямах топтала нога. Чем вы были? Красотой? Безобразием?

О, если б за мои грехи Без вести мне пропасть! Без похоронной чепухи Попасть

Ни хулы, ни похвалы Мне не надо. Все пустое. Лишь бы встретиться с тобою

Болен всепрощающим недугом Человеческий усталый род. Эта книга – раскаленный уголь, Каждый обожжется, кто

Не жалей колоколов вечерних, Мой неверящий, грустный дух. Побледневший огонек задерни, Чтобы он навсегда

Не гони меня, не гони. Коротки наши зимние дни. Отпылала и нас обожгла Наша

Накричали мы все немало Восхвалений борьбе и труду. Слишком долго пламя пылало, Не глотнуть

Костер в ночи безбрежной, Где больше нет дорог, Зажгли рукой небрежной Случайность или рок.

Я помню: согбенный позором, Снегов альпийских белей, Склонился под огненным взором, Под взором моим

И в близости сердца так одиноки, Как без живых космическая ночь. Из отдаленных вышли

Героям нашего времени Не двадцать, не тридцать лет. Тем не выдержать нашего времени, Нет!

Где верность какой-то отчизне И прочность родимых жилищ? Вот каждый стоит перед жизнью —

Если б жизнь повернуть на обратное, Если б сызнова все начинать! Где ты, “время

Эмигранты внутренние, внешние, Все мы эмигранты навсегда. Чем бы мы порой себя ни тешили,

Я сижу одна на крылечке, на крылечке, И стараюсь песенку тинькать. В голове бегает,

Днем они все подобны пороху, А ночью тихи, как мыши. Они прислушиваются к каждому

Да, я смешна, невзрачна, Нелепы жест и речь, Но сердце жаждет мрачно Обжечься и

Чем торгуешь ты, дура набитая, Голова твоя бесталанная? Сапогами мужа убитого И его гимнастеркой