Старая цыганка

Среднее время чтения: 5 минут(ы)

Пир в разгаре. Случайно сошлися сюда,

Чтоб вином отвести себе душу

И послушать красавицу Грушу,

Разношерстные все господа:

Тут помещик расслабленный, старый,

Тут усатый полковник, безусый корнет,

Изучающий нравы поэт

И чиновников юных две пары.

Притворяются гости, что весело им,

И плохое шампанское льется рекою…

Но цыганке одной этот пир нестерпим.

Она села, к стене прислонясь головою,

Вся в морщинах, дырявая шаль на плечах,

И суровое, злое презренье

Загорается часто в потухших глазах:

Не по сердцу ей модное пенье…

«Да, уж песни теперь не услышишь такой,

От которой захочется плакать самой!

Да и люди не те: им до прежних далече…

Вот хоть этот чиновник,- плюгавый такой,

Что, Наташу обнявши рукой,

Говорит непристойные речи,-

Он ведь шагу не ступит для ней… В кошельке

Вся душа-то у них… Да, не то, что бывало!»

Так шептала цыганка в бессильной тоске,

И минувшее, сбросив на миг покрывало,

Перед нею росло — воскресало.

Ночь у Яра. Московская знать

Собралась как для важного дела,

Чтобы Маню — так звали ее — услыхать,

Да и как же в ту ночь она пела!

«Ты почувствуй»,- выводит она, наклонясь,

А сама между тем замечает,

Что высокий, осанистый князь

С нее огненных глаз не спускает.

Полюбила она с того самого дня

Первой страстью горячей, невинной,

Больше братьев родных, «жарче дня и огня»,

Как певалося в песне старинной.

Для него бы снесла она стыд и позор,

Убежала бы с ним безрассудно,

Но такой учредили за нею надзор,

Что и видеться было им трудно.

Раз заснула она среди слез.

«Князь приехал!» — кричат ей… Во сне аль серьезно?

Двадцать тысяч он в табор привез

И умчал ее ночью морозной.

Прожила она с князем пять лет,

Много счастья узнала, но много и бед…

Чего больше? спросите — она не ответит,

Но от горя исчезнул и след,

Только счастье звездою далекою светит!

Раз всю ночь она князя ждала,

Воротился он бледный от гнева, печали;

В этот день его мать прокляла

И в опеку имение взяли.

И теперь часто видит цыганка во сне,

Как сказал он тогда ей: «Эх, Маша,

Что нам думать о завтрашнем дне?

А теперь хоть минута, да наша!»

Довелось ей спознаться и с «завтрашним днем»:

Серебро продала, с жемчугами рассталась,

В деревянный, заброшенный дом

Из дворца своего перебралась,

И под этою кровлею вновь

Она с бедностью встретилась смело:

Те же песни и та же любовь…

А до прочего что ей за дело?

Это время сияет цыганке вдали,

Но другие картины пред ней пролетели.

Раз — под самый под Троицын день — к ней пришли

И сказали, что князь, мол, убит на дуэли.

Не забыть никогда ей ту страшную ночь,

А пойти туда на дом не смела.

Наконец поутру ей уж стало невмочь:

Она черное платье надела,

Робким шагом вошла она в княжеский дом,

Но как князя голубчика там увидала

С восковым, неподвижным лицом,

Так на труп его с воплем упала!

Зашептали кругом: «Не сошла бы с ума!

Знать, взаправду цыганка любила…»

Подошла к ней старуха княгиня сама,

Образок ей дала… и простила.

Еще Маня красива была в те года,

Много к ней молодцов подбивалось,-

Но, прожитою долей горда,

Она верною князю осталась;

А как помер сынок ее — славный такой,

На отца был похож до смешного,—

Воротилась цыганка в свой табор родной

И запела для хлеба насущного снова!

И опять забродила по русской земле,

Только Марьей Васильевной стала из Мани…

Пела в Нижнем, в Калуге, в Орле,

Побывала в Крыму и в Казани;

В Курске — помнится — раз, в Коренной,

Губернаторше голос ее полюбился,

Обласкала она ее пуще родной,

И потом ей весь город дивился.

Но теперь уж давно праздной тенью она

Доживает свой век и поет только в хоре…

А могла бы пропеть и одна

Про ушедшие вдаль времена,

Про бродячее старое горе,

Про веселое с милым житье

Да про жгучие слезы разлуки…

Замечталась цыганка…

Ее забытье

Прерывают нахальные звуки.

Груша, как-то весь стан изогнув,

Подражая кокотке развязной,

Шансонетку поет. «Ньюф, ньюф, ньюф…» —

Раздается припев безобразный.

«Ньюф, ньюф, ньюф,- шепчет старая вслед,-

Что такое? Слова не людские,

В них ни смысла, ни совести нет…

Сгинет табор под песни такие!»

Так обидно ей, горько,- хоть плачь!

Пир в разгаре. Хвативши трактирной отравы,

Спит поэт, изучающий нравы,

Пьет довольный собою усач,

Расходился чиновник плюгавый:

Он чужую фуражку надел набекрень

И плясать бы готов, да стыдится.

Неприветливый, пасмурный день

В разноцветные стекла глядится.

Рейтинг
( Пока оценок нет )