Кому в эмиграции жить хорошо

Среднее время чтения: 18 минут(ы)

Однажды в мглу осеннюю,

Когда в Париже вывески

Грохочут на ветру,

Когда жаровни круглые

На перекрестках сумрачных

Чадят-дымят каштанами,

Алея сквозь глазки,—

В кавказском ресторанчике

«Царь-Пушка» по прозванию

Сошлись за круглым столиком

Чернильные закройщики —

Три журналиста старые —

Козлов, Попов и Львов…

И после пятой рюмочки

Рассейско-рижской водочки

Вдруг выплыл из угла,—

Из-за карниза хмурого,

Из-под корявой вешалки,

Из сумеречной мглы —

На новый лад построенный

Взъерошенный, непрошеный

Некрасовский вопрос:

Кому-де в эмиграции

В цыганской пестрой нации

Живется хорошо?

Козлов сказал: «Наборщику»,

Попов решил; «Конторщику»,

А Львов, икнувши в бороду,

Отрезал: «Ни-ко-му».

Опять прошлись но рюмочке

И осадили килькою,

Эстонской острой рыбкою,

Пшеничный полугар.

Козлов, катая шарики

Из мякиша парижского,

Вздохнул и проронил:

«А все-таки, друзья мои,

Ужели в эмиграции

Не сможем мы найти

Не то чтобы счастливого,

Но бодрого и цепкого

Живого земляка?

На то мы и газетчики,—

Давайте-ка прощупаем

Все пульсы, так сказать…

Пойдем в часы свободные

По шпалам по некрасовским,

По внепартийной линии,

По рельсам бытовым…»

Попов, без темперамента,

Как вобла хладнокровная,

Взглянул на потолок:

«Ну, что ж, давай прощупаем.

С анкетами-расспросами

Мы ходим к знаменитостям

Всех цехов и сортов;

К махровым кино-барыням,

К ученым и растратчикам,

К писателям, издателям,

К боксерам и раджам.

Пожалуй, дело ладное,

По кругу эмигрантскому

Пройтись с карандашом…»

А Львов пессимистически

Потыкал в кильку спичкою,

Очки прочистил замшею

И наконец изрек:

«Искать Жар-Птицу в погребе

Занятие бесплодное,—

Но что же, за компанию

Пойду и я на лов…»

Козлов мигнул хозяину —

Сейчас, мол, кончим, батенька.

Уж полоса железная

До половины с грохотом

Спустилася на дверь…

«С кого начнем, приятели?»—

Спросил Козлов задумчиво.—

«С наборщика, с конторщика,

Пожалуй, не модель?»

«Давайте, други милые,

Начнем хоть с маляров.

Профессия свободная,

Веселая, доходная…»—

Промолвил Львов с усмешкою,

И зонтик свои встряхнул.

Пошли ночною улицей,

Сутулые и хмурые,

И молча распрощалися

У бара на углу…

III

К почтенной русской пифии

Варваре Теософченко,

Как ситцем на прилавочке,

Торгующей судьбой,—

Ввалились ранним утречком

Три пациента странные:

Какой они профессии,

Какого рода-звания,

Сам бес не разберет…

Как тыква перезрелая,

К ним подкатила радостно

Орловской корпуленции

Сырая госпожа.

«Прошу. Озябли, голуби?

Кто первый — в ту каморочку,

А вы вот здесь покудова

Приткнитесь на диванчике,—

Газетки на столе…»

Но Львов сказал решительно:

«Мы все втроем, сударыня,—

А за сеанс мы вскладчину

По таксе вам внесем». —

«Втроем? Да как же, батюшка,

Судьба у исех, чай, разная?

Как сразу трем гадать?»

Но даму успокоили:

«Мы, милая, писатели,

Мы сами предсказатели,

Поди, не хуже вас…

А вы уж нам по совести

Свою судьбу счастливую

Раскройте поскорей…

Ведь вы, кик доктор, матушка,

Ведь к вам псе ущемленные

Приходят за рецептами,

А сим-то доктор. думцем,

Ведь должен быть здоров?..»

x x x

Насупилась красавица,

С досадой прочь отбросила

Колоду карт набухшую

И тихо говорит:

«Глумитесь, что ли, соколы?

Да нет, глаза-то добрые,

Участливые, русские

У всех у трех глаза…

Не с радости гадаю я,

А сами понимаете,

И заяц станет знахарем,

Коль нечего жевать…

Не жалуюсь, голубчики,

Клевала я по зернышку

И утешала каждого

Широкою рукой.

Кабы судьба треклятая

Хоть хвостик бы оставила

От всей моей от щедрости,—

Ни одного несчастного

Средь нас бы не нашлось…

Эх, сколько горя горького,

Бескрайнего, бездонного

В каморку эту тесную

Текло, лилось рекой!

Ведь я же тоже, милые,

Не истукан бесчувственный,

Не янычар с кинжалищсм,

А русский человек.

Да вот теперь и тюкнуло:

Клиенты все посхлынули…

Поди, не верят более

Ни картам, ни судьбе.

Да и с деньгами, яхонты,

Все нынче подтянулися:

Уж лучше съесть две порции

Монмартрского борща,

Чем зря с судьбой заигрывать-

Доить ежа в мешке…

Вот и сижу счастливая,—

Вяжу жилеты теплые

Да по домам окраинным

Знакомым разношу-

Коли у вас в редакции

Кому-нибудь понадоблюсь, —

Свяжу в кредит, родимые,

Хоть тридцать лет носи!..»

Приятели почтительно

Гадалке поклонилися,

Сверх таксы расплатилися,

Вздохнули и ушли,

IV

Час от Парижа — много ли?

По тишь в полях безмерная,

Вокруг усадьбы крохотном

Крутым кольцом стена.

Каштаны оголенные

Мотаются-качаются,

Луна, бельмо печальное,

Над кровлей ворожит…

А из окна вдоль дворика

Желтеет свет полоскою.

Тепло и столовой низенькой…

Хрипят-стучат часы.

Приятели-анкетчики

Пьют чай с вареньем яблочным

У круглого стола

И слушают задумчиво,

Как голосит комариком

Пузатый самовар.

Их добрая знакомая,

Дородная хозяюшка

Агафья Тимофеевна,

Шестое выдув блюдечко,

Ладонью губки вытерла

И начала доклад:

«Что вам сказать, затейщики?

Живу-дышу, не жалуюсь,

Мои испанки-курочки,

Могу сказать, не хвастаясь,

Известны нсем вокруг.

Пером, как уголь, черные,

Дородны, кик боярыни,

Штаны на ножках — с муфтою,—

Не куры, а орлы…

И яйца, что гусиные,—

Чуть наберу лукошечко —

Не донесешь до станции,

С руками оторвут.

Но, как раба последняя,

Весь день-деньской я в хлопотах,—

С зари помет выскребывай,

Курятник подметай,

Да тачку при из лавочки

С пшеном иль с кукурузою,—

Едят мои испаночки,

Как батальон солдат…

Все, почитай, что выручу,

Они же сами слопают,

А я с моей племянницей

Остаточки жую.

Ни именин, ни праздников,

Среда ли, воскресение,

Одним лишь руки заняты,

Одним башка затуркана:

Корми, лечи и чисть.

А летом… сверх пропорции

Другие удовольствия,—

То вдруг подроют сеточку,

Здоровые ведь, бестии!—

И шасть к соседу в сад…

Летишь, скликаешь, мечешься.

За вес, что смято-склевано,

Свои яички кровные

Неси соседу в дань…

А ястребы? А коршуны?

А крысы с ближней мельницы?

Повадились, проклятые,

Прорыли ход под сеткою

И задушили, аспиды,

Четырнадцать цыплят…»

x x x

Агафья Тимофеевна

Седьмое блюдце налила,

Подула и отставила

И кротко говорит:

«В усадьбе этой, милые,

Конечно, есть счастливые,

Да только уж не я…»—

«А кто?»— привстав над креслицем.

Спросил Козлов стремительно,

«Да, куры, куры, батюшка!

Живут в тепле и в сытости,

Без горя и забот…

Не я ль при них поденщица?

Не я ль за них уборщица?

А им, вальяжным барыням,

Всего лишь и хлопот —

Знай с петухом амурничай,

Да яйца от безделия

По всем углам неси…»

x x x

Три друга рассмеялися,

И в старом самоварчике

Три рожи добродушные

Широко расплылись.

V

Козлов сидел с коллегами

У милой Веры Павловны,

У тетушки своей,

И слушал, как расписывал

Приехавший из Африки

Российский эскулап

Житье свое гвинейское,

Похожее на взмыленный,

Бенгальско-экзотический,

Благополучный фильм.

Да-с… Земство наше черное,

Дремучее, просторное,

Не то что здешний быт.

Я тачку эмигрантскую

В Европе бросил к лешему,—

В просторах вольной Африки

Врач — первый человек…

Как шаха, на носилочках,

Внесут в село гвинейское,

Навстречу население

Гремит в жестянки ржавые,

Трясет задами в ракушках —

Приветствует врача…

Вождь лучшую мне хижину

Отводит средь селения,

Подносит в дар мне идола

С огромнейшим пупком,

«Бой» тащит фрукты, курочку

И столик раскладной…

Поешь, покуришь вволюшку,

Страж в очередь покорную

Для оспопрививания

Сгоняет весь народ.

Мой фельдшер — вакса черная,

Как колдуну заправскому,

Подносит мне почтительно

Всю огненную снасть…

Объедешь всю епархию,

В поселок свой воротишься,—

Ложись в гамак под пальмою

И виски дуй со льдом.

То в шахматы с учителем

Под баобабом срежешься,

То в теннис перекинешься

От скуки сам с собой…

Иль на охоту с неграми

В ночную пору тронешься,—

Осветят глушь прожектором,

Пали в любые встречные

Горящие глаза.

Домой придешь с трофеями:

Пантера, рысь ушастая…

И камушком завалишься

Под полог на кровать.

А утром, после душика,

Закажешь завтрак повару,

Для аппетита сделаешь

Турнэ велосипедное,—

Удав-подлец с тропиночки

Прочь в заросли ползет,

В ветвях мартышки щелкают,

Да бабочки гигантские

Трепещут над рулем…

Вернешься свежий, встрепанный,

Пойдешь в амбулаторию:

Волчанки, грыжи, зобики,

Слоновая болезнь…»

x x x

«Не служба, а варение.

Так, стало быть, вы счастливы?»—

Спросила Вера Павловна,

Козлову подмигнув.

Врач ухнул рому в чашечку

И стрелку перевел:

«Как вам сказать, сударыня…

В подводном царстве сказочном

Был счастлив ли Садко?

Без русского без берега

Какое, к черту, счастие!

Все дальше он, все мглистое,—

О чем тут говорить…

Как сыч в лесу таинственном,

Один я там торчу,—

При всем благополучии,

За два-три года в Африке

Лишь раз от попугая я

Добился русских слов…»

Врач посмотрел на чашечку

И, морщась, выдул ром.

VIII

Портной Арон Давыдович

Сидел за голой стойкою

И мял в руках задумчиво

Потертые штаны…

То вскинет их скептически,

На свет посмотрит, сморщится,

То с миной безнадежности

Двумя худыми пальцами

Откинет вверх очки…

Вдруг колокольчик бронзовый

Визгливо-истерически

Над дверью зазвенел.

Со сверточком под мышкою

В салончик тускло-кремовый

Приплелся из редакции

Клиент знакомый Львов.

Принес пальто в починочку,—

Подкладка сбоку лопнула;

Она ведь не двужильная,

Не век ей шов держать…

«Ну, как вы поживаете?»—

Спросил усталым голосом,

Усевшись, журналист.

 * *

«Такое поживание,—

Сказал Арон Давыдович,

Встряхнув пальтишко старое,—

Что лучше и не жить…

Где эти сумасшедшие,

Что из моей материи

По мерке платье повое

Заказывали мне?

За месяц хоть бы кто-нибудь

Хоть самые паршивые

Дешевые-триковые

Мне брюки б заказал!

Шью двадцать лет как каторжный,

Имею вкус и линию

И вдруг теперь починщиком

Из первых скрипок стал…

Как до войны в Житомире,

В Париже,— понимаете!—

Одними переделками

Оправдываю хлеб…

Двух мастеров,— подумайте,

Не мастера, а золото,—

Пришлось с сердечным скрежетом

Во вторник рассчитать…

Что ж это за история?

Где франты? Где псе модники?

Куда девать материю?

Портной я или нет?

Вы там в газетах пишете

Про кризисы, про мизисы,—

Читал и перечитывал,

Аж вспухла голова!

Америка в истерике,

Германия и Англия

Донашивают старое

И штопают бюджет…

Где главные закройщики?

И в чем подкладка кризиса?

Кпк по фасону новому

Перекроить все старое?

Весь мир трещит по швам!»

  

«Вот вам для иллюстрации:

Студент мне брюки старые

Принес перевернуть,—

Какой-то добрый родственник

С попутчиком из Латвии

Прислал ему в презент.

Материя английская,—

Пускай доносит юноша,

Студент ведь не маркиз…

Ушел. Я брюки вывернул,

Взглянул на свет внимательно:

Уже перелиновано!

Хорошенькая жизнь…»

x x x

Скрестил Арон Давидович

Худые пальцы медленно

И вкось на Львова хмурого

Взглянул из-под очков.

Х

В редакцию за справками

Пришла душа потертая:

Субъект с глазами горлинки,

С бородкой русым штопором,

С продрогшим красным носиком —

Смесь институтки с Гаршиным,

На каблуках расплюснутых,

В брезентовом пальто…

Стал в очередь в простеночке

И на пустую вешалку

Лирически-стоически

Уставился, как карп.

*  

«Вот кандидат в счастливые,—

Шепнул Попов приятелям.—

Давайте побеседуем

С ним где-нибудь в чуланчике —

Ведь все-таки — улов…»—

«А чем он занимается?»—

Спросил Козлов скептически.

«Изобретатель, душечка,—

А проще — птица Божия,

Попавшая в силки…»

x x x

Под кипами газетными,

Торчащими вдоль полочек

От пят до потолка,

Присела личность кроткая,

Потерла руки потные

И начала доклад:

«Второй уж год слоняюсь я

По разным учреждениям,

А толку ни на грош…

Идея очень ясная:

Все люди злятся, бесятся,

Волнуются, кипят…

Мужья и жены ссорятся,

Юристы и политики,

Поэты и любовники

Бурлят чрезмерным пафосом,—

И так до бесконечности

Везде — в любой стране…

Пять лет вертел мозгами я,

Как для людей использовать

Избыток сей энергии?

И, наконец — нашел!

Прибор мой магнетический

В любой квартире, комнате,

Любой избыток страстности,

Любви ли, споров, ревности,

Вмиг переводит полностью

В полезную энергию,

В комплекс рабочих сил…

Мой аппарат поставивши,

Теперь семейство каждое

Себя своими силами

Вполне экономически

Сумеет вентилировать,

Согреть и отопить…»

x x x

«Идея гениальная!»—

Сказал Козлов опасливо,

Свой табурет расшатанный

Отодвигая вбок.

«А сколько ж средств вам надобно,

Чтоб ваше изобретенье

Пустить скорее в ход?»

Изобретатель встрепанный

Взглянул глазами горлинки

На мутное окно:

«С рекламой и конторою —

Три миллиона с четвертью,

Уж все пути намечены,—

Ведь пустяки же, в сущности,—

Да кризис помешал…»

И, гордо носик вскинувши,

Он вышел в коридор.

x x x

К Попову наклонившися,

Львов проронил медлительно:

«Ваш кандидат в счастливые,

Пожалуй, не того-с…

Его бы в санаторию

На девять-десять месяцев,

А после подучить.

Тогда б, пожалуй, выдумал

Сей Эдисон стремительный

Какой-нибудь практический

Полезный аппарат,—

Машинку для доения

Мышей иль комаров…»

XI

Во сне какая ж логика:

В ночной рубашке вздувшейся

Стоит Козлов и ежится

На крыше за трубой

И слушает звенящие

Ночные голоса…

Блокнот н ладони треплется,

В другой руке качается

Холодное стило.

x x x

«Я, никому не ведомый

Иван Петрович Кругляков,

В глуши Прованса Верхнего

На шахтах алюминьевых,

Пять лет тружусь, как вол…

Пиши меня в счастливые:

Весь день гружу в вагончики

Руду я темно-рыжую,

Как черт, я весь коричневый

От пят до головы…

А вечерами хмурыми

Я борщ в бараке стряпаю

И на леса угрюмые,

Закатом окаймленные,

Смотрю в окно, как сыч.

Пиши-пиши, записывай,

Газетная душа»…

x x x

«Алло! А я под Ниццею

Ночным слоняюсь сторожем…

Днем сплю в своей каморочке:

Как каменный,— без снов.

Ночами охраняю я

Пустые виллы мертвые…

Присяду под террасою,—

Мимозы вьются-треплются,

Грохочут волны дальние…

Ботинками пудовыми

От холода стучу.

Ох, думы, думы темные,

Как море, неуемные,

С заката до зари…

Пиши-пиши, записывай,

Чернильный человек!»

x x x

«А я в Гренобле мыкаюсь,—

Я на цементной фабрике

Заборчики цементные

Прессую третий год…

Я в прошлом был учителем

ОРЛОВСКОЙ Прогимназии,—

Кто я теперь, не ведаю,—

Не стоит ворошить…

Душа моя цементная

Оцепенела, съежилась,

Посплю, поем,— на фабрику

И больше ничего.

Пиши меня в счастливые,

Парижский землячок!»

x x x

«Эй, господин над крышею!—

Чуть слышный пльт надтреснутый

По ветру долетел.

У берегов Австралии

Уж третьи сутки треплется

Наш старый пароход…

Компания голландская,

Матросы африканские,

А я, псаломщик пензенский,

Здесь поваром служу…

Ох, надоело, миленький!

Хоть сыт, хоть койка мягкая,—

Но стражду, как Иона, я

Во чреве у кита…

Нет ли в Париже, батюшка,

Какой-нибудь .работишки?

Я в русской типографии

Готов хоть пол мести,

Лишь бы из брюха тесного,

Железно-иноземного,

К своим опять попасть…»

x x x

Со всех сторон доносятся

Звенящие, скрипящие

Ночные голоса…

Козлов, как лось затравленный,

Метнулся вбок, попятился…

Влез на трубу стремительно,

Вниз головой просунулся,

Скользнул в нутро мохнатое,

И вот, как полагается

В подобных сонных случаях,

Проснулся весь в испарине,

В своей знакомой комнате

На пятом этаже.

XIII

Для полноты коллекции,

На имя трех приятелей

Пришло в конверте сереньком

Из Рима письмецо…

Чернила водянистые,

Расплывчатые, сизые,

Корявый почерк старческий

Сползал зигзагом вкось,—

Зато по содержанию

Настой полыни беженской

Стоградусною горечью

Дымился над письмом…

x x x

«Привет вам, люди добрые,

Из города счастливого,

Из Рима горделивого —

Со всех семи холмов!..

Лишь в эту зиму темную

Беда-нужда всесветная

Волною отраженною

Пришла — плеснулась — грохнула

В парижское окно…

Нам это не в диковинку:

Мы в Риме, горсть осевшая,

Ломоть, от всех отрезанный,

Хронические пасынки

Средь эмигрантской братии,—

Давно привыкли к кризису,

Как к старому бельму.

Средь райской декорации,

Средь величавых форумов,

Среди фонтанов плещущих,

Средь пинии мирно дремлющих,

Под солнцем золотым,—

Как домовые тихие,

Мы жмемся, незаметные,

В углах-подвалах пасмурных,

В продрогших чердаках.

На площадях сияющих —

Теплее, чем у нас…

Порою сам не ведаешь,

Как год за годом держишься?

Бюджет — фантасмагория,

Работы — ни на грош.

Ни в гиды, ни в извозчики,

Ни в маляры, ни в плотники,

Лишь воробьев на форуме

Бесплатно разрешается

Под аркою считать…

Считаешь и завидуешь:

Счастливцы, воробьи!

А ведь недавно, милые,

Чуть-чуть в тарелку капало,—

Для аргентинок пламенных

Я, харьковский нотариус,

Платки великолепные

Билибинскими павами

Цветисто расшивал…

Швейцары при гостиницах,—

Министры по обличию,—

Процент взимали божеский,

Впускали в вестибюль…

Увы, все нынче схлынуло,—

Туристов нет и звания…

В библиотеке Гоголя

Сидишь часами долгими

И смотришь в потолок…

Газетою прикроешься,

Уснешь, как новорожденный,—

Теплынь и тишина.

Во сне ведь я не пасынок:

С друзьями стародавними,

Давно глаза закрывшими,

Беседуешь во сне,

По старому по Харькову

С клиентами знакомыми

Пройдешься при луне.

Не осудите, милые,

Бального старика…»

x x x

Постскриптум: «Драгоценные!

Не нужен ли кому-нибудь

В Париже из писателей

Комплект,— тисненный золотом,—

Романов Боборыкина?

Я дешево продам».

XV

Под Новый год в час утренний

Вонзился в дверь стремительно

Веселый почтальон.

Порылся в сумке кожаной

И Львову полусонному

Поднес с парижской грацией

Письмо «рекомандэ»…

x x x

Перед окном сереющим

Львов сел на кресло дряблое,

Халат свой подобрал

И с полным безразличием —

С иллюзиями детскими

Давно уже покончено!—

Вскрыл мундштуком конверт.

И вдруг оттуда — милые!—

Крутясь, как птичка Божия,

Слетел на коврик стоптанный

Жемчужно-белый чек…

Львов, поднял, охнул,— батюшки!

Берлинское издательство,

Давно уж захиревшее,

Как ландыш без дождя,—

Должно быть, в знак раскаянья

В счет долга застарелого

Прислало чек,— подумайте,—

На тысячу франчков…

С душевным изумлением,

Как пепел, с сердца хмурого

Стряхнувши скептицизм,

Подумал Львов оттаявший:

«О, Дон-Кихот пленительный,

Издатель дорогой!

Пред новогодним праздником

Анахронизмом благостным

Тургеневскую девушку

В себе ты возродил…

Не слыхано! Не видано!»

Подай сию историю,

Хоть под гарниром святочным,

Читатель, разумеется,

Подумает: брехня…

Но чек — не привидение,—

И вера в человечество

Проснулась в Львове вновь,

И над камином вспыхнуло

В бенгальском озарении

Волшебное видение:

Коричневое, новое,

Чудесное пальто…

x x x

Но в виде дополнения

Львов из конверта выудил

Такое письмецо:

«Сердечноуважасмый!

Проездом из Швейцарии

Через Париж в Голландию

Жена, как с ней списался я,

На днях вас посетит…

Она в Париже, думаю,

Дня два лишь проболтается,—

Для родственников надобно

Подарки ей купить,—

У вас ведь цены снизились…

Так вот, мой драгоценнейший,

Прошу ей передать…»

Какое продолжение —

Всем ясно и без слов…

Львов, чек свернувши в трубочку,

Промолвил тихо; «Тэк-с».

x x x

Видали вы когда-нибудь,

Любезные читатели,

Как рыболов под ивою

Сидит с постылой удочкой

И час, и два, и три?

Вдруг пиилавии нирдл-нившй

Качнется, вздрогнет, скроется…

Удилище натянется,

Струной дрожит бечевочка,

Душа звенит, поет…

Видали вы, друзья мои,

Как он добычу к берегу

Рукой подтянет трепетной —

И сильным взмахом вытянет

Из лона светло-синего

Заместо карпа жирного

Размокнувший… башмак?

Рейтинг
( Пока оценок нет )