Белый слон

Среднее время чтения: 6 минут(ы)

Махавасант, сиамский раджа,

Владычит, пол-Индии в страхе держа.

Великий Могол и двенадцать царей

Шлют дани Сиаму свои поскорей.

В Сиам ежегодно текут караваны,

Знамена шумят, гремят барабаны.

Горою плывет за верблюдом верблюд.

Они драгоценную подать везут.

При виде верблюдов — взглянуть не хотите ль? —

Хитрит ублажённый сиамский властитель

И вслух сокрушается: сколько казны…

А царские все кладовые полны.

Но эти сокровищницы, кладовые

Восток изумленный узрел бы впервые:

И Шахразаде в мечтах не создать

Подобную роскошь и благодать.

Есть зал, что зовется «Индры оплот»,

Там боги изваяны, целый кивот,

Стоят на столбах золотого чекана,

Унизанных лалами без изъяна.

Вы только подумайте — тридцать тысяч

Этих фигур устрашающих высечь, —

Полулюдей, получудищ суровых,

Тысячеруких и стоголовых…

В «Пурпурном зале» алеет мглисто

Деревьев коралловых — тысяча триста.

Шумит, как пальмовый навес,

Сплетая ветви, багряный лес.

Легчайший ветер, ничуть не пыля,

Гуляет над полом из хрусталя.

Фазаны, птичий знатнейший род,

Торжественно движутся взад и вперед.

Махавасантов любимый макак —

Весь в шелковых лентах, разряжен, — да как!

На шейной ленточке — ключик сусальный

От Высочайшей Опочивальни.

Рубины рассыпаны там, как горох.

Лежит и топаз, он собою не плох,

Алмазы — размером с хорошую грушу.

Так тешит раджа свою вольную душу.

Владыка, откушав обильный свой ужин,

Возлег на мешок, где сотни жемчужин.

И с ним обезьяна, приближенный раб,

До поздней зари задают они храп.

Но самое дивное из сокровищ,

Едва ль не важнее богов-чудовищ,

Дружок закадычный, в кого он влюблен, —

Это — прекрасный белый слон.

Раджа построил чудесный дворец,

Чтоб жил в нем этот дивный жилец,

И держат свод золотой, высочайший

Колонны с лотосовой чашей.

И триста стражей высоких, здоровых

Дежурство несут у покоев слоновых.

И ловит, обратившись в слух,

Его желанья негр-евнух.

Слону дана золотая посуда,

И нюхает он пахучие блюда.

И вина, с добавкой индийских приправ,

Он тянет, свой царственный хобот задрав.

Он амброй и розовою водицей

Ухожен, цветами увенчан сторицей.

Под ноги слоновьи кашмирскую шаль

Владыке щедрейшему бросить не жаль.

Но в мире нет счастья и совершенства.

Слона не радует блаженство.

И зверь благородный уже с утра

Грустит, и его одолела хандра.

Да, словно кающийся католик,

Уныл этот белый меланхолик.

И в царских покоях о том и речь,

Как бы увлечь его и развлечь.

Напрасно вьются, поют баядеры,

Напрасно, исполнены пламенной веры

В искусство свое, бубнят музыканты.

Слона не радуют их таланты.

Он все мрачнеет, тоскою ужален.

Великий Махавасант опечален,

Велит он, чтобы» к ногам его лег

Мудрейший в державе астролог.

«Тебе, звездогляд, отсеку я башку, —

Царь молвит, — иль ты разгадаешь тоску,

Которая мучит царева слона.

Откуда печаль? И что значит она?»

Но трижды склонился к земле астролог

И думою важной чело заволок.

«Тебе, государь, все скажу, что открылось.

Но сам поступай, — как решит твоя милость.

На севере блещет красою жена.

Она высока; как богиня, стройна.

В Сиаме сияет твой слон, как зарница,

Но с ней он, бесспорно, не может сравниться.

Лишь белою мышкой он может предстать

В сравнении с ней, чья фигура и стать

Точь-в-точь как у Бимы из «Рамаяны»,

Могучей сестрицы эфесской Дианы.

Округлые плечи прекрасны, как свод,

И грудь, словно купол белейший, встает.

И дивное тело, белей алебастра,

С достоинством держат два гордых пилястра.

Я думаю, лично, il dio Amori1

Воздвигнул такой колоссальный собор

Любви. И лампадой под храмовой сенью

Здесь сердце горит, пробуждая томленье.

Поэт от сравнений готов угореть,

Но как белизну этой кожи воспеть?

И сам Готье n’est pas capable.2

О, белоснежная implacable!3

Вершина твоих Гималаев — бела,

Но с нею в соседстве она — как зола.

В ее ладони лилеи озерной

Цветок — пожелтеет от зависти черной.

О, светлая, стройная иностранка!

Зовется она — графиня Бианка.

В Париже, у франков — ее жилье.

И этот слон — влюблен в нее.

О, избирательное сродство!

Во сне она взором ласкала его.

И сердце его мечтой запылало

От вкрадчивой близости идеала.

И сразу его опалила страсть:

Здоровяку суждено пропасть.

Наш бедный Вертер четвероногий

О северной Лотте вздыхает в тревоге.

О, тайных, мощных влечений закон!

Ее он не видел, — в нее он влюблен.

И в лунном свете блуждает бедняжка.

И все вздыхает: «О, был бы я пташкой!»

Туда, где франки, к любимой Бьянке

Спешит его мысль быстрей обезьянки.

А тело, как прежде, в Сиаме живет.

Поэтому страждет душа и живот.

Он в лакомых блюдах находит изъян:

Нужны ему клецки да Оссиан.

Он кашляет, он исхудал до предела,

И страсть изнуряет юное тело.

Ужели его, государь, не спасти?

Подобный урон невозможно снести

Животному миру. Отправь непременно

Больного скитальца на дальнюю Сену.

И если его обрадует там

Облик прекраснейшей из дам,

То он, в нежнейшем любовном чувстве,

И думать забудет о прежней грусти.

Ему, бедняге, теперь в Самый раз

Увидеть сиянье любимых глаз.

Ее улыбка прогонит тени,

Излечит слона от недуга и лени.

А голос, как зов волшебный в тиши,

Врачует разлад его бедной души.

И сразу у этой веселой туши

Захлопают радостно дивные уши.

Как чудно живешь, как чудно шалишь,

Попав в завлекательный город Париж!

Твой слон отшлифует манеры славно

И время свое проведет презабавно.

Но прежде, раджа, не помедлив ни часу,

Наполни его дорожную кассу,

Открой ему письменно кредит

Chez Rotshild freres4 на рю Лафитг.

Открой кредит на миллион

Дукатов, — господин барон

Джемс Ротшильд скажет о нем, пожалуй:

«Да, этот слон — отличный малый!»

Так молвил астролог и опять

Он, кланяясь, землю стал целовать.

И царь отпустил, наградивши богато,

Его и отправился думать в палату.

Он думал, — но думать-то он не привык.

Занятие это — не для владык.

И рядом с любимою обезьянкой

Уснул он так сладко на мягкой лежанке.

А что он решил? Я знаю лишь вот что:

Запаздывать стала индийская почта;

Последняя, что к нам дошла наконец,

Была доставлена через Суэц.

Рейтинг
( Пока оценок нет )