И.С. Тургеневу (Тебя искал мой стих по всем концам земли)

Тебя искал мой стих по всем концам земли,

И вот настиг он в Rue de Rivoli.

Не знать, куда писать, меня ужасно бесит:

Затем-то затвердил я нумер 210.

О чем писать? о чем? Как туп такой вопрос!

Когда б я разом мог всё то, что лезет в нос,

Сказать иль очеркнуть стихами или прозой,

Так я бы не стоял, как тот осел над розой,

Которого ты нам на невских берегах

Так ясно указал в журнальных крикунах.

Люблю, в согласии иль во вражде открытой,

С тобой беседовать, поэт наш знаменитый.

Ценя сердечного безумия полет,

Я тем лишь дорожу, кто сразу всё поймет —

И тройку, и свирель, и Гегеля, и суку,

И фриз, и рококо крутую закорюку,

И лебедя в огнях скатившегося дня, —

Ну, словом, чуткий ум душе моей родня.

Ты понял и теперь, что этими словами

Хвалю я не себя. Подобными хвалами

Пусть забавляется тот юный хор калек,

Который думает: «Всё понял человек».

А мы — зайдет ли речь о Дании иль Польше —

Мы знаем: журавли гораздо смыслят больше

Об этих казусах, чем мудрые земли.

Хоть вспомни Ивика! Хвала вам, журавли!

Приличие? И тут ты повторял, бывало,

Что мудрая о нем старуха толковала:

«Приличен каждый зверь, носящий сзади хвост,

Затем что он умен, а между прочим прост».

Взгляни в Степановке на Фатьму-кобылицу:

Ну, право, поезжай в деревню иль столицу,

Едва ль где женщину ей равную найдешь, —

Так глаз ее умен, так взгляд ее хорош.

Вся в сетке, рыжая, прекраснейшего тона,

Стоит и движется, как римская матрона.

Так не претензиях тут дело, а в одной

Врожденной чуткости. — Подумай-ка, какой

Дубиной нужно быть, чтоб отрицать искусство,

Права на собственность, родительское чувство,

Самосознание, — ну, словом, наконец,

Всё то, чего не знать не может и слепец.

А этим юное кичится поколенье!

К чему ж их привело природы изученье?

Сама природа их наводит на беду.

Поймавши на слове, я к Фатьме их веду.

Она хоть нежный пол и ходит в кринолине,

Но не уступит прав на кафедру мужчине.

Что ж проповедует она? Ее сосун

Щипал при ней сенцо. Вот подошел стригун

И стал его теснить, сам ставши над корытом;

Но истинная мать так зубом и копытом

Сумела угостить пришедшего не в час,

Что тот не сунется уж к ним в другой-то раз.

«Что ж, сила грубая! На то она кобыла!».

Груба ль, нежна ль она, — я знаю: сила — сила.

То сила им груба, то тянутся из жил,

Чтобы расковырять указкой силу сил.

Но полно Пиерид пугать таким предметом.

Ужели нынешним тебя не встретит летом

Осинка «Reviendront» и необъятный пруд,

Где пихты стройные по берегам растут

И где гуляющий, как мощная Россия,

Пожалуй, невзначай наступит и на змия,

Где стройный хор берез и вереницы лип

Тебя приветствуют, блаженный Аристипп,

Где, умиления исполненный и жару,

Я пред тобой возжечь всегда готов сигару

И в дни июльские, когда горит душа,

Кричать «лупи его!», как срежешь черныша.

Люблю я видеть кровь лукавой этой птицы:

Бровь красная ее, дьячковские косицы,

И белые портки мне раздражают взор.

Но, кажется, опять понес я прежний вздор.

Привычка, подлинно, вторая в нас натура:

Наш брат куда ни ткнись — везде литература!

Вчера меня с утра охота петь взяла

«На холмах Грузии лежит ночная мгла»;

Заставил я жену, забывши завтрак, рано

Усесться разбирать романс у фортепьяно.

Про этот я романс скажу тебе одно:

Коль услыхать его мне будет суждено

От Полигимнии, его облекшей в звуки,

То прежде попрошу связать мне ноги, руки,

Чтобы, пришедши вдруг в болезненный экстаз,

Я в доме каковых не учинил проказ.

Но извини меня!я заврался безбожно,

Да сам же подал ты пример неосторожно

Ломать язык богов над будничным письмом.

Пора и перестать. Кончаю. Дело в том,

Чтоб озабоченный бездельем иль делами,

Ты не забыл писать мне прозой иль стихами.

Ты знаешь, как мне мил и дорог твой привет.

Жена приветствует тебя и твой А.Фет.